Артур Баневич - Похороны ведьмы
– Не думаю. – Дебрен, оставив в покое постройки, уселся. – Он, видимо, твое собственное заклинание на скалу направил. Ты его своим заклинанием достала, твое заклинание пересеклось с его, возник резонанс, ну и… Я в этом не разбираюсь, но скорее всего тебя эта скала спасла. Я заглядывал в книги, пока Вильбанд кухарил. В них пишут, что петрификация происходит вдоль линии наименьшего сопротивления. Тут есть плюсы, но есть и минусы.
– То есть?
– Большая часть силы ушла в камень, и это перестроило его структуру. Тебе досталось только в месте соприкосновения со скалой. Это хорошая сторона… – Он замялся. – Ну что ж, плохая такова, что из тебя и скалы как бы создался единый организм.
Курделия спокойно смотрела на магуна. Зато Вильбанда понесло.
– Ерунда какая-то! – грохнул он пустым котелком о землю. – Организм?! То – камень, а это – женщина! Если ты разницы не замечаешь, так иди за ворота и трахни мою русалку! Тоже выдумал! Камень!
– Он прав, Вильбанд, – удивительно мягко поговорила Курделия. – Процесс идет в обоих направлениях. Я чувствую кристаллики под кожей, в мышцах, и мне даже не очень больно, но вот когда ты… – она указала на котелок, – я тоже почувствовала. Слабо, но все же. А если бы ты где-нибудь совсем рядом со мной по скале ударил… Не знаю, как далеко это распространяется, но здесь, – она коснулась камня позади себя, – я пыталась болты точить. Не могу. Больно очень.
Вильбанд, недоверчиво посматривая на нее, подъехал ближе, тронул скалу всего в полустопе от ее бедра. Провел рукой по шершавому камню.
– Вспотел, – жалко улыбнулась она. – Видишь? Я даже это уже в состоянии почувствовать.
– Твои нервы его частично пронизали, – проворчал Дебрей. – Чума и мор! Это должен был быть крупный специалист. Заклинание с элементами обратимости.
– То есть? – У Вильбанда дрогнули голос и рука. Но руку он не убрал. Вторую спрятал между ляжками. Первую – оставил на месте.
– Человека нелегко в камень превратить, поэтому…
– Если только у него не каменное сердце, – прервала Курделия. – Как у меня.
– У тебя твердый зад, крепкие нервы и извращенное понятие о добре и зле. Не пеняй на каменное сердце.
– Откуда ты знаешь? Ты ж не представляешь даже, какой стервозной бабой я могу быть.
– Заткнись, Курделия! – бросил сквозь зубы Вильбанд. – Если б у тебя там была хоть крошка камня… Отец тебя чуть не забил насмерть, мать не пыталась заступаться, муж с собственного ложа выкидывал, чтобы распутниц трахать… Нормальная-то женщина их бы… Так что не плети ерунды.
– Ничего ты не знаешь. Я убила всех. Умышленно, сознательно. Злая я до мозга костей…
– Об отце-то я как раз знаю. А о нем одном ты не скажешь, что его не любила. Чуть от отчаяния не померла, когда он концы отдал…
– Ни хрена ты не знаешь! Я его придушила. Повесила на его же собственной веревке в его же собственной каменоломне.
– По его же собственному требованию. Когда он разорился и любовница его бросила. В стволе, черт побери… – Лицо Курделии застыло. – Почему ты этого не добавишь? Что ты его, уже мертвого, наверх вытянула? Что он тебе снизу крикнул, чтобы тянуть медленно и осторожно, потому что груз высыпается? Что он, сукин сын, еще раз тобой воспользовался, потому что не мог решиться покончить с собой?
– Откуда?..
– А то ты не знаешь? Я на кладбище живу. Слухи до меня доходят, а тут в слухах недостатка не было. И ничего удивительного: у тестя следы от петли на шее, дочь сама не своя ходит, сама с собой разговаривает, зять клянется, что ты из замка носа не казала, а тесть, дескать, на охоте в силках запутался, и его ночью в каменоломню повезли только потому, что он еще немного дышал, и хотели, чтобы он у себя, на родине, дух испустил. Вонь шла на мили, даже секретное расследование провели, но поскольку Крутц был графом, никто не осмелился подвергать его слова сомнению, и все кончилось слухами. А вот как было по правде, это мне ваш надзиратель лично рассказывал. Он слышал, что я зол на вас, думал, что-нибудь и ему перепадет, поэтому приполз и рассказал, что в ту ночь творилось.
– Вы ночами работали? – вопросительно глянул на нее Дебрей. – Вдвоем? И уже после свадьбы с Крутцем?
Курделия не ответила. Губы у нее сложились в бледную подковку. Она не смотрела ни на кого.
– Старый прохвост тогда перепил, – выручил ее Вильбанд, – и забыл сторожа освободить. И о том, что говорить надо шепотом, тоже забыл. Поэтому я знаю, что он ей втолковывал. Под конец жизни всю свою злобу на дочь родную вывалил. Кричал на бедняжку, что все из-за нее, что разорился он потому, что она за голодранца вышла. Что она его жены лишила, шансов на потомство, а под конец еще и каменоломни. Что она дурью мается вместо того, чтобы внука произвести. А потом перешел к конкретике и сказал, что ему пришлось самому с шахтерскими крикунами лаяться, потому что она его бросила, а он уже старый и не чародеи, поэтому одного-двух по нервности втихаря из самострела прикончил. Они должны были якобы в этом стволе лежать, но каменоломня мелкая, вонь понемногу наверх выходит, и если ему родная дочь не поможет, то трупы найдут а его повесят. Потом спустился вниз, якобы привязал к веревке гниющего профсоюзника и велел потихоньку тянуть.
Некоторое время стояла тишина. Дебрен – не очень умно, но совершенно сознательно -слегка погладил скалу. Он сидел дальше, чем Вильбанд, но она, кажется, почувствовала, потому что заметно вздрогнула.
– Надзиратель не в счет, – заметил Зехений. – Известно, каждый сторож – пьяница, такому никто не поверит. Нас это волновать не должно.
Она глянула на монаха обиженно, Вильбанд – со злостью.
– Чтоб тебя удар… Зехений. Ты только об одном…
– Это верно, – скромно улыбнулся монах. – Только одна у меня мысль: Богу и народу божьему служить. Рад, что ты наконец это заметил.
– Вали отсюда, – буркнул камнерез. – Курделия, подпиши ты ему эту чертову дарственную и отворяй ворота. Он уже у нас в печенках сидит. Да и без родника мы тоже обойдемся.
Зехений, немного обиженный, но прежде всего обрадованный, уже достал чернильницу. Курделия в нерешительности глянула на Дебрена. Магун тоже не знал, как быть.
Впрочем, принять решение ему помогли.
– Эй, вы там! – загудел зычный, хоть и приглушенный в туннеле ворот голос. – Поднимай решетку! Да побыстрее!
Они стояли напротив ворот, оберподлюдчик впереди, расставив ноги, подбоченившись, конь – боком. Две неподвижные фигуры и два центральных элемента этих фигур, небольшие на фоне массивных тел, но достаточно четко различимые, чтобы считать это случайностью. Дебрен тут же понял, в чем дело.
Вильбанд, кажется, тоже: скрип тележки оборвался сразу же за углом мрачного туннеля, ведущего к опущенной решетке. Дебрен подошел ближе. К самой решетке.
