Денис Чекалов - Сумеречный судья
Если быть точным, глаза демона не были маленькими; но какие-то обрюзгшие, заплывшие кожей, так что выглядели раза в два меньше.
— Зачем быть таким требовательным, — примирительно произнес я. — Твой помощник тот, кем был рожден. Он не сможет измениться.
По всей видимости, Элдарион думал, что от его головы уберут револьвер.
Это было одной из мириада иллюзий, которым суждено рассеяться с утренним туманом.
— Послушайте, — произнес он. — Так дела не делают. Вы что, чокнутые? Вламываетесь тут, суете мне пушку под нос.
— А он адекватно оценивает происходящее, — сказал я. — Я вообще-то эльф очень незлобивый.
Я задумался.
— В школе и университете меня все любили, — продолжал я. — Сам удивляюсь — отчего это… Но сегодня я уже дважды наталкиваюсь на твоих книжных червей. И они ведут себя — как бы это сказать, чтобы не обидеть твой слух? По-скотски.
Я снял со стола Элдариона несколько документов; это оказались подписанные контракты.
— И тогда я решил, — продолжал я. — Что стоит заглянуть к тебе и предупредить. Мне нравится предупреждать людей. Они потом все равно делают то, чего им не велели… Приятно смотреть, как сами лезут головой в прессовальный станок.
В контрактах не оказалось ничего интересного. Поэтому я разорвал их и выбросил на пол.
— Ты чего? — закричал Элдарион.
— А вот перебивать нехорошо, — погрозил я пальцем. — Видно, ты еще не издал ни одного сборника правил этикета. Если. Твои книжные червяки. Еще раз побеспокоят кого-нибудь. Пусть даже будут громко включать музыку, мешая соседям спать. Приду и вышибу тебе мозги.
Я добродушно улыбнулся.
— Все понятно, или повторить?
— Вы с ума сошли! — воскликнул Элдарион.
Я встал, для чего мне пришлось немного потоптать разорванные контракты. Подошел к трем оркам, что пластали по стенке Лишку, и раздвинул их, как шторы.
— Давай, приятель, — произнес я, подхватывая маркиза. — Хватит на сегодня поэзии.
Дэйбрил не шелохнулся.
Сложно двигаться, когда в голову направлено дуло револьвера, а мозги шевелятся достаточно быстро, чтобы понять — внутри черепа им будет гораздо уютнее, чем снаружи.
И все же он зафонтанировал энергией. Его тело задрожало, словно дергар наступил на оголенный провод, лицо покрылось краской.
— Кем вы себя считаете? — закричал Элдарион.
Я помедлил.
— Хороший вопрос, — признал я, и продолжал транспортировать Лишку к дверям. — Иногда я сам себя спрашиваю: Майкл, кто ты, черт возьми, такой?
— Вы не знаете, кто я, — говорил Дэйбрил. — Претор не арестовал вас только потому, что я попросил. Да, я! У меня есть в этом городе кое-какое влияние, и в других тоже. Если вы хоть пальцем меня тронете — гнить вам в подземелье, пока хоббит на горе зубом не цыкнет.
16Рассеянный свет стелился по больничной палате.
— Ваш друг скоро придет в себя, — произнес врач, заглядывая в медицинскую карту. — Ему еще повезло.
— Спасибо, доктор, — ответил я. — Но этот гном нам не друг.
Лекарь поднял на меня глаза, и его взгляд забился между лицом и стеклами очков-половинок. Он полагал, что не-друзей проще отвозить в простую больницу, а не в дорогую частную клинику.
Или сразу сгружать возле крематория.
Однако эскулап получал достаточно, чтобы навесить на губы замок тактичности. Доктор вышел из палаты так, словно этот уход был главной целью его появления.
Френки осматривала палату с видом архангела Гавриила.
— Здесь довольно прилично, — сообщила она. — Но не все на уровне.
— Зденеку Лишке наверняка будет неуютно, — произнес я. — Когда придет в себя. Он привык к грязным мансардам и запаху алкоголя; как бы с ним ни случилось шока от чистоты.
Гном, лежавший на кровати, пошевелился. Это причинило ему боль; а боль помогла полностью прийти в себя.
— Где я? — спросил Лишка.
— На небесах, — ответил я. — И вам придется заплатить за все свои преступления.
Я не стал подходить близко к кровати; Френки взяла стул и поставила его возле постели больного. Девушка склонилась над Зденеком.
— Вы помните, что произошло? — спросила демонесса.
— Смутно… — ответил гном.
Френки носит платья с такими глубокими декольте, что Марианская впадина по сравнению с ними — лишь незначительная щербинка. Теперь вырез оказался перед самыми глазами Лишки.
Мне пришло в голову, что такое потрясение способно перечеркнуть все усилия медиков, и уложить любителя поэзии прямо в гроб. Но я не стал вмешиваться; нельзя лишать человека шанса умереть от счастья.
— Теперь все позади, — ласково произнесла Френки. — Элдарион больше не осмелится тронуть вас.
Глаза Лишки лихорадочно заблестели.
— Вы не поверили мне. Когда я сказал, что Серхио убили. Подумали, у меня не все дома.
— Тогда все указывало на самоубийство, — ответила Френки.
— Как и сейчас, — вполголоса пробормотал я.
— Вы не понимаете, — говорил Лишка. — Вы видели только то, что вам хотели показать. Посмотрите на фотографии, — те, что напечатали все газеты. Серхио на кровати, с револьвером в руке. Выглядит, словно сцена из кино.
Он закашлялся.
— Я приехал сразу после того, как… как его нашли. Все было перевернуто. Сам он скорчился на полу. Оружие валялось в другом конце комнаты.
— Кто изменил положение тела? — спросил я.
— Фотографы… Те, что пришли потом. Я не знаю, кто были эти люди! Я даже не понял, откуда они взялись. В мансарде все переставили. Забрали улики. Серхио убили, но теперь я не смогу этого доказать.
Я положил пальцы на плечо Френки, и коротко пробарабанил.
— Извините нас, — произнесла девушка.
Она встала и подошла к окну следом за мной.
— Надеюсь, ты не приняла всерьез его слова?
— По-твоему, он лгал?
— Нет — он не лжет нам. И на самом деле верит в то, что говорит. Но себя обманывает, и создает целую теорию заговора. Так человек может вообразить, что девушка его любит, только потому, что та ему не врезала.
— То есть, тело Серхио никто не трогал?
— Люди верят в то, во что хотят верить. Факты вгоняются молотком в заранее заготовленную схему. Если причин для глупости недостаточно, человек придумает их.
— Но что произошло на самом деле?
— Может быть множество объяснений. Самое правдоподобное из них — это были люди Элдариона.
— Зачем книгоиздателю уничтожать улики?
— Не улики, Френки. Представь себе. Великий поэт. У тысяч экзальтированных любителей стихов его имя ассоциируется с чем-то прекрасным и возвышенным.
Лишка не слушал нас; он вновь наполовину погрузился в сон.
