Юрий Циммерман - Серебро далёкого Севера (СИ)
– Прекрасно, – сказал чародей, аккуратно вынимая из воздуха свежесотворенное яблочко с волшебной сердцевинкой, – теперь это кольцо изолировано и помешать пробуждению вашего товарища не сможет.
Рядом с ложем располагался низкий столик, на котором сейчас не стояло ничего, кроме кувшина с водой. Положив шар на этот столик, Светлейший вернулся к Юраю, все еще лежащему на кровати в чем мать родила. На раскрасневшемся лице Верховного Мага проступили капельки пота – судя по всему, пленение и нейтрализация чужого кольца потребовали от него немалых сил. Но как Всесвяту, так и Зборовскому не терпелось поскорее выяснить, правильно ли они разгадали загадку.
Глубоко вдохнув, волшебник сделал подымающий жест обеими ладонями и зычно провозгласил:
– Ренато, инкарнато, вивере! Открой глаза, Юрай, возвращенный к жизни!
Медленным, очень медленным было ответное движение век Юрая… Но все‑таки они распахнулись.
…
"Любезная мадмуазель д'Эрве! Последний камерный бал был, вне всякого сомнения, лучшим в сезоне – и он состоялся таковым прежде всего благодаря вашему блистательному дебюту. Примите же от нас эту маленькую безделушку, как скромное воспоминание о прекрасном вечере и об упоительных минутах нашего с вами уединения в павильоне на берегу Заветного Озера Аффры. Поскольку вы соизволили тогда обратить внимание на чженское дерево в нашем саду, надеюсь, что и сувенир, изготовленный лучшими мастерами двора его величества Тао‑Ци, порадует ваш тонкий вкус, обретя свое законное место в ложбине между теми несказанной красоты холмами вашей груди, по которым мы имели удовольствие тогда прогуляться.
Рене, милостию Армана повелитель Энграмский."
Первым побуждением Энцилии было, презрительно фыркнуть и зашвырнуть лакированую коробочку с великокняжеским геральдическим грифоном куда подальше, не раскрывая: по прошествии времени и на трезвую голову, волшебница была уже и сама не рада своей позавчерашней эскападе. Особенно же постыдным было то, что она использовала магию, перепихиваясь с натуралом, будь тот хоть трижды венценосным монархом. "Мирское – правителям, богово – жрецам, а чародейское – магам и только магам!", это жесткое правило все волшебники Круга Земель обязаны были накрепко затвердить еще в самые первые недели ученичества. И заново утыкаться носом в напоминание о своей слабости и непрофессионализме желания не было.
Но, все‑таки, врожденное женское любопытство победило – и, как оказалось, не зря. Вместо ожидаемой безвкусной побрякушки с примитивным бриллиантом наподобие тех, которыми Ренне имел обыкновение одаривать своих фавориток, Энцилия обнаружила в шкатулке изящный кулон на золотой цепочке. Украшение являло собой тонкое кольцо, тоже старинного тусклого золота, в которое был вставлен светло‑розовый шар из непонятного материала, прорезанный тонкими линиями. Присмотревшись повнимательнее, девушка заметила, что на самом деле шар был тонкостенным, ажурным и полым. Внутри него располагался еще один шар, столь же ажурный и полый, в котором, в свою очередь, помещался следущий шарик еще меньшего размера… Энси напрягла чародейское зрение, пытаясь различить, сколько всего шаров прячется в глубинах первого, самого большого, но от розоватого материала – то ли кость, то ли древесина – исходила легкая магическая дымка, которая застилала ее взор туманной рябью, не позволяя четко рассмотреть детали амулета. С другой стороны, в магическом "запахе" кулона угадывалось что‑то знакомое, виденное совсем недавно.
– Дерево из сада Ренне! – догадка возникла из ниоткуда, словно сама собой. – Как его назвал тогда князь? Чинг‑ко? Да, эманации очень похожие. Какой изысканный подарок, однако, и с каким вкусом подобранный! Ну что ж, радость моя, можешь себя поздравить: если уж ты и повела себя как шлюха – то, по крайней мере, как очень дорогая.
Дальнейшее самобичеванее Энцилии могло бы затянуться еще надолго, но ее отвлекла от этого увлекательного занятия появившаяся на пороге служанка с серебряным подносом, на котором покоились два изящных конверта. Причем от лиц, чьи послания леди д'Эрве не удостаивалась получать до сих пор еще ни разу. И если надушенное письмо в изящном розовом конверте было подписано маркизой Орсини, то на другом, синевато‑сером, стояли сакральная эмблема "Арм‑и‑Тин" и личная печать монсеньора Вантезе. "Вот они, нравы двора… Стоит лишь начать светскую жизнь – и она тут же сожрёт тебя с потрохами!"
…
Чувства и ощущения накинулись на Юрая одновременно, всем скопом: холод, мутный свет, запах струганого дерева, сухость во рту, покалывание в затекших ногах… Но самое противное – это чей‑то громкий голос, который настырно требовал от него просыпаться, и причем немедленно. Просыпаться не хотелось, ну очень не хотелось; но деваться было некуда, и бедолага, сладостно протянув свой полусон еще на какую‑то малую крупицу времени, все‑таки открыл глаза.
Первым, что увидел Юрай, были два склонившихся над ним лица – одно незнакомое, зато другое, кажется, где‑то уже виденное. Но следом пришло осознание того, что он лежит сейчас на кровати голяком и совершенно неприкрытым ("О боги, стыдоба‑то какая!"). Так что, краем глаза заметив в стороне какое‑то покрывало, свежевоскрешенный путешественник метнулся к нему и как можно скорее натянул на себя. Уфф! Вот теперь уже можно было и оглядеться, тем более, что сознание и здравость рассудка возвращались быстро и уверенно.
Помещение, в котором находился сейчас незадачливый маг, было незнакомым и совершенно непохожим ни на что из того, что ему доводилось повидать раньше. Желтоватые, чуть ли не сочащиеся пахучей смолой деревянные стены, набранные из мелких плашек, резные наличники над проемами окон, бело‑зеленый узор на потолке – это совершенно не походило ни на помпезный имперский стиль Вестенланда, ни на эклектичную мешанину энграмских гостиных, ни на простецкие, цветастые и смешливые постройки малоросских городишек, которые он проезжал в недавние дни перед… "А перед чем, собственно?"
В голове промелькнули самые последние события, которые он только смог припомнить: дорога из Змийгорода в Новый Удел, нападение разбойников и… Кажется, там была какая‑то вспышка и непонятная круговерть, а дальше – полет в неизвестность и в забытье. "Я чё, колдовал тогда, что ли?" Юрай попытался ощутить потоки хоть которой‑нибудь из Пяти Стихий, подготовить наипростейшее из тех заклинаний, которые он отрабатывал совсем недавно с Энцилией… Нет, ни малейшего следа. Буквально ничто не шелохнулось в нем, ничто не отозвалось характерным напряжением воли. И пустота – странная пустота на указательном пальце правой руки.
![Юрий Циммерман - Серебро далёкого Севера [СИ]](/uploads/posts/books/75683/75683.jpg)
