Юрий Циммерман - Серебро далёкого Севера (СИ)
– Вот, мадмуазель, полюбуйтесь! – Заведя женщину в беседку, князь самодовольным жестом хозяина пригласил ее к одному из окон. – Недаром павильон носит имя прекраснейшей из планет небосвода. Она особенно хорошо смотрится отсюда, из этой беседки, не правда ли? Именно поэтому мы и выбрали это место для наших уединенных размышлений… И отдохновения.
Пальцы Ренне тем временем начали быстро и умело расстегивать пуговицы на платье Энцилии. Все шло своим чередом, по издревле заведённой программе, пока волшебница не заметила среди цветов и декоративных кустарников сада какое‑то удивительное и незнакомое дерево. Оно выглядело почти таки же обнаженным, как сама Энси (Быстро работает князь, однако! Чувствуется выучка и регулярная тренировка!): либо коры у этого дерева не было вовсе, либо она была такого же цвета, как и древесина – белого с желтоватыми и розоватыми отливами, почти телесного. Изогнутый ствол ветвился сучьями и ветвями, но листьев как таковых у дерева тоже не было, их заменяли клочковатые пушистые нити столь же белесого цвета, как и ствол. Кроме того, от дерева пахло слабенькой, но отчетливо различимой магией.
– Какое интересное растение украшает этот сад, Ваше Высочество! Что это за чудо?
– Ах, это… Чинг‑ко, из шэнчжоуского Зачарованного леса. Подарок его величества Тао‑Ци. Но должен заметить, что изгибы его ствола не идут ни в какое сравнение с изгибами вашего тела, дорогая!
На сём, явно решив, что комплиментов сказано уже предостаточно, Ренне завалил девушку на покрытый ковром пол беседки и рванулся удовлетворять свою страсть.
Странно, но леди д'Эрве ожидала чего‑то более утонченного, изысканного. А Великий Князь в постели (миль пардон, на полу беседки!) оказался не более чем примитивным мужиком‑солдафоном: раз‑и‑два, вперед‑назад, туда‑сюда, "эх, дубинушка, ухнем!" И все.
"С другой стороны, а чего еще можно было ожидать, если любая на раз готова перед тобой "ножки врозь" сделать, будь она хоть графиня, хоть кухарка? И если баб менять каждую неделю? Я‑то хоть покочевряжилась какое‑то время, вот он на меня и запал, как кот на сметану".
Тем не менее его высочество милостиво соизволили обратить внимание на легкое неудовольствие дамы.
– Вы чем‑то разочарованы, дорогая?
– Ну что вы, Ваше Высочество, все прекрасно. Продолжайте, прошу вас!
– Врешь ведь! – резко припечатал Ренне. – Ну да ладно, сейчас что‑нибудь и для тебя придумаем.
Он выпростался из Энцилии и скользнул вниз, зарываясь лицом в пространство между ее ногами.
– О, какая прелесть, мадмуазель!
Во второй раз "мадмуазель" было произнесено князем почти столь же саркастически, как и в первый, но все‑таки с чуть большим воодушевлением.
– Ах, какой прекрасный запах вы источаете сегодня. Признавайтесь, это приворотная магия?
Великий Князь Ренне Пятый Энграмский по праву считался просвещенным правителем. Он был сведущ и в политике, и в воинском деле, неплохо разбирался в проблемах ремесел и земледелия, не говоря уже о геральдике и всем остальном, что пристало монарху. Но если он и знал что‑то о магии, то только снаружи, а не изнутри. Ибо никогда, никогда в жизни – слышите? – никогда ни один чародей не применит свои магические навыки, любодействуя с натуралом4. Те изощренные трансформации, которым предавались Энцилия с Клариссой – они только для своих, для посвященных, и даже Зборовскому Энси этих своих способностей никогда не демонстрировала. "И дался же мне этот Зборовский! Скотина! В конце концов, в том, что я сейчас с Ренне, виноват исключительно он. А я просто невинная жертва обстоятельств. Вот так‑то, Владушки!"
Но пока волшебница слегка отвлеклась, ее венценосный любовник проник языком в расщелину женской чувственности… И тут плавный бесстрастный ход мыслей Энцилии сбился, и сбился основательно. Если в "стандартном мужском деле" князь и был прост, как бревно, то искусством ублажения женщин языком он владел непревзойденно. Энси сама не заметила, как начала стонать и извиваться под его безжалостными и в то же время бесконечно нежными прикосновениями, взлетая выше и выше к небесам, и – о боги!!! Что я делаю?!
Все‑таки леди д'Эрве оставалась прежде всего женщиной. Женщиной из плоти и крови, женщиной до мозга костей. И как всякая настоящая женщина, она была способна без малейших колебаний совершить то, что категорически отвергала пять минут назад. Оправдание мгновенно отыскалось само собой: "Монарх на то и монарх, чтобы стоять превыше правил, законов и обычаев. А ласки Ренне столь хороши!"
И женщина отпустила свои чародейские способности на волю. Князь с неимоверным интересом и удивлением наблюдал, как устье Энцилии начало светиться жемчужным цветом, слегка меняя оттенок цвета в такт движениям его языка и губ. Приподняв взгляд чуть выше, он увидел, что точно так же сияют в темноте соски ее грудей, да и над волосами волшебницы витал сейчас красноватый ореол. А влага, которую источало теперь лоно Энси, была пьянящей и терпкой на вкус, порождая желание такой силы, которую мужчина сдержать не мог, Ренне не хотел, а Его Высочество и не собирался. Оторвав рот от лона своей колдуньи, он немедленно вонзился в нее своим мужским естеством… Несколько мгновений, и все было кончено.
– Родишь мне сына – озолочу, – бесстрастным и слегка презрительным голосом сказал князь, медленно одеваясь. И больше за все то время, пока одевалась сама Энцилия, пока они возвращались на лодке обратно в павильон, пока леди д'Эрве ждала свою карету, а потом усаживалась в нее – больше за все это время он не произнес ни слова.
– Впрочем, – думала Энси, пока экипаж вез ее к дому, – Ренне известен как мастер обещать золотые горы, в результате же все те, кому он это обещал, оказывались обобранными до нитки.
Хотя в данном случае и это тоже не имело абсолютно никакого значения. Семя великого князя было совершенно мертвым и не плодоносящим. Как женским, так и магическим чутьем волшебница знала это с полной уверенностью.
19. Пересдача
– Как вам понравился Алатырь‑город, барон?
Влад и Всесвят неторопливо шагали по коридорам резиденции Верховного мага.
– Ну что вам сказать, Светлейший… Примерно таков, как и можно было ожидать: раззолоченный и пыльный, ослепляющий блеском дворцов и стыдливо прячущий лачуги черни; полон величия и одновременно какой‑то до удивления мелочный и базарный. Но если сравнивать его с Вильдором – мне показалось, что здесь граница между властью и толпой… более размыта, что ли. В Энграме дворяне знают свое место, плебс – свое, и неприступные каменные стены Высокого Города отделяют их друг от друга четко и решительно. У вас же – не возьмусь судить, хорошо это или плохо – между барами и холопами столько промежуточных ступеней, что разницу порой и не ощущаешь.
![Юрий Циммерман - Серебро далёкого Севера [СИ]](/uploads/posts/books/75683/75683.jpg)
