Николай Романецкий - Конь в малине
Посидел я, отдышался. И понял, что выхода у меня нет. Стану брыкаться, Катерине только хуже будет. Еще ей не хватало сейчас за меня переживать!..
– Ладно, – говорю Альбине. – Все будет чин-чинарем.
А сам еще несколько дней думал, как бы ее на кривой кобыле объехать. Но так ничего и не придумал. Не оставила мне Альбина выхода… Ну ничего, братаны, родится парень, я все-таки постараюсь от нее избавиться. Отдам ей «рубашку» только после того, как она уволится. Пойдет на это, сучка, никуда не денется! А любовь ее ко мне – просто выходки сексуально неудовлетворенной бабы!..
Сына же я и без «рубашки» выращу. Не все в этой жизни везунчики, а устраиваться всем приходится. Буду ему хорошим отцом…
Написал эти слова и сам поразился. Я буду хорошим отцом! Видно, что-то произошло со мной за последнее время.
Катя спит. Пусть ей приснится что-нибудь доброе.
2 августа
Катастрофа!!!
Альбина убила младенца: остановилось сердце. Что я ни делал, ничего не помогло!
И сейчас стоит передо мной эта картина – Катя прижимает к груди бездыханное тельце сына. Нашего сына. А у меня отказывают ноги…
Когда пришел в себя, все уже закончилось. Трупик в морге, Катя в палате. Я к ней.
Увидела меня, губы задрожали.
– Как же так, Виталик? – говорит. – Господи ты боже мой, как же так?
А у меня язык отнялся.
Зарыдала.
– За что, – говорит, – меня бог наказывает? За что?!
– Это меня он, – бормочу, – наказывает.
Хорошо, не услышала.
– Все равно, – говорю, – я на тебе женюсь. И мы с тобой еще троих родим.
Долго я у нее просидел. А когда вышел из палаты, Альбины уже и след простыл. «Рубашку» с собой унесла. Все у нее, суки, оказалось заранее продумано.
Ночь провел в клинике, рядом со своей будущей женой.
Утром Альбина явилась на работу как ни в чем ни бывало. Остались мы в кабинете с глазу на глаз, я за нее взялся. Все сказал, что думал.
Выслушала она спокойно, улыбнулась.
– Не женишься ты, – говорит, – на ней, Виталенька. И не любишь ты ее. Это я тебя к ней присушила. Я бы уж сегодня присушку сняла, да жаль мне ее. Два таких удара подряд…
Я аж подскочил.
– Что ты, – говорю, – сказала?
– Что слышал, – отвечает. – Ты ж меня год назад глазами раздевал! А на нее и смотреть не хотел. Нужна нам эта «рубашка», Виталенька! Вот я прошлой осенью тебя к Савицкой и присушила. Прости ты, но ведь все я делала ради тебя и меня.
– Ребенка, – говорю, – тоже ради меня убила, сука?
У нее вдруг – слезы на глаза.
– Из ревности, – говорит, – Виталенька. Не могу я, чтобы у нее твой ребенок остался. Потерпи немного, Виталенька, я тебе хоть пятерых рожу. Просто не хочу я в нищете оказаться. Детством я своим наелась. Хочу, чтобы мои дети нормально росли! И ради этого я способна и не такое совершить! Ругай меня сейчас, как хочешь.
Я отвернулся.
– Уходи, – говорю, – зараза! Видеть тебя не могу!
– Уйду, – отвечает, – Виталенька. Уйду! Но знай – Савицкая никогда тебя так любить не будет. Даже если все останется между вами, как сейчас… Ей же прислониться к кому-то надо, а тут ты под руку подвернулся. И я тебя ей не отдам, будь уверен!
Ушла она. А я не знал, что и думать. Вспоминал, как сошелся с Катей, как она мне снилась по ночам. Неужели и вправду вся моя любовь – Альбининых рук дело?.. Неужели подобное вообще возможно?.. Нет, братаны, черта с два я Катю брошу!
Пошел к ней. Снова она плакала, а я успокаивал. И снова ее хотел.
Врешь ты все, Альбина, сука рыжая! А если и не врешь… Заставить человека полюбить легко – тут сама природа помогает. А заставить разлюбить трудно, тем более когда он знает, что ему уготовили! Ничего у тебя не выйдет!
3 августа
Ночь провел дома.
Снились странные сны. Будто мы с Катериной барахтаемся в постели, и она хочет загрызть меня своим нижним ртом. Гляжу я на него, и противно мне до полного охренения.
Проснулся. И сразу все по-другому. Никогда мне с Катей противно не было, с любым ее ртом. Не выйдет у тебя, Альбина, ничего – какие бы ты сны на меня ни насылала. Я люблю Катю!
Приехал в клинику, сразу к ней.
– Завтра, – говорю, – тебя можно выписывать. Домой поедешь или тут еще полежишь?
– Домой, – говорит.
– Вот и хорошо, – говорю, – я возьму пару выходных, съездим на природу.
– Съездим, – отвечает. – Только я к себе домой хочу. Ты извини, Виталик, но в твоем доме мне будет не по себе.
– Хорошо, – говорю, – я к тебе перееду.
На том и порешили.
5 августа
Вчера выписал Катю. Взял себе два выходных дня. Мымра Наташа предлагала погулять и подольше. Может, воспользуюсь.
На природу поехали только сегодня. Катя была молчалива. Побывали в Зеленогорске, на взморье. Погуляли возле «Пенат».
Ночью мне опять снились дурацкие сны, и утром я входил в Катину спальню со страхом. Принес ей завтрак, увидел поверх одеяла обтянутые ночной рубашкой груди, почувствовал желание и обрадовался. Ничего у тебя, Альбина, не получается!
После «Пенат» Катерина попросила отвезти ее к семигранному болту.
Отвез.
Она постояла, будто молясь.
– Теперь я знаю, – говорит, – за что меня наказал господь.
– За что? – спрашиваю.
Она только головой покачала. Стоит бледная.
Так мне ее жалко стало. Подошел, обнял. И решил, что, хотя прощения мне и нет, искупить свой грех я могу.
– Давай, – говорю, – поженимся.
У нее губы затряслись.
– Правда, – говорю. – Давай?
И тут она все-таки разрыдалась, едва успокоил.
6 августа
Альбина снова насылала свои дурацкие сны, но я не поддаюсь.
С утра сегодня хотел остаться с Катей.
– Возьму еще один выходной, – говорю.
Но она воспротивилась.
– Не надо, – отвечает, – мне уже лучше. Хочу побыть одна.
Я почему-то обрадовался. Поехал на работу.
Альбина полдня ходила вокруг, как кошка вокруг сметаны. В конце концов мне надоело.
– Ничего, – говорю, – у тебя не получится!
– Получится, – отвечает. – Еще как получится!
К вечеру я обнаружил, что никакого желания ехать к Катерине у меня нет. Сел в машину – руки будто слушаться не хотят. Заставил себя.
Клин клином вышибают. По дороге купил бутылку шампанского, шоколад, цветы. Чувствую, руки так и норовят развернуть машину в обратную сторону, к городу. Но пока доехал до места, где можно развернуться, справился с собой. Приезжаю.
Катя встречает меня с удивлением.
– Я ковер купила, – говорит. – На пол в холле.
И вправду на полу ковер лежит, оранжевый, как апельсин.
– Красивый, – говорю.
Она смотрит на меня отчужденно.
– Я, – говорит, – вчера и сегодня биоколлоидом подмывалась.
Это она зря, конечно. Мы, гинекологи, предпочитаем, чтобы травмы родовых путей залечивались обычным, природным порядком.
Однако сказал я не то, что думал.
– Правильно, – говорю. – А я, дурак безмозглый, и забыл тебе подсказать.
– Господи ты боже мой! – отвечает. – А я, дура безмозглая, думала, ты не приедешь.
– Не мог я не приехать, – говорю. – Шампанское, вот, привез. Начнем, – говорю, – Катенька, все сначала?
И мы начали – тут же, прямо в холле, на пушистом апельсиновом ковре.
8 августа
Ночью опять снились мерзкие сны. Катя в них была то паучихой, то каракатицей, то кикиморой, то вообще невесть чем. И когда я забирался на нее, скулы сводило от омерзения. Однако едва проснулся, она оказалась теплой, мягкой и спящей женщиной. И я хотел ее так, что пришлось перебраться сначала на диван, а потом – все-таки! – и на нее.
Альбина явилась на работу мрачнее тучи. А тут я еще масла в огонь подлил.
– Что, – говорю, – слаба все-таки оказалась твоя сила, ведьма-половинка?
У нее глаза замерцали, как угли в затухающем костре.
– Имей, – говорит, – в виду, я на все пойду!
– Пойди, – отвечаю, – куда хочешь! А пока начинай подыскивать себе новое место работы. Или хотя бы заявление об отпуске принеси.
Она смерила меня пылающим взглядом.
– Пожалеешь, – говорит, – Виталенька. Ой пожалеешь, милый!
– С Катей моей, – отвечаю, – я никогда ни о чем не пожалею! И тебе меня не взять!
У нее глаза потухли, будто я в самую точку попал. Чувствую, завтра будет наш последний разговор, если не принесет заявление.
Ближе к вечеру позвонил Пахевич.
– Готовься, – говорит Виталик. – Перед нами открываются большие перспективы. Надо встретиться.
Хотел я сказать, что мне теперь его перспективы до лампочки. Но побоялся. Не выпустит он меня из дела. И это будет пострашнее, чем все Альбинины угрозы. Надо думать, что делать… А пока договорились встретиться.
55
Когда я прочел последнюю строчку Марголинского дневника, часы показывали четверть седьмого.
Я вырубил компьютер, пошел на кухню и включил чайник. Попил пустого чаю. Не помогло – на душе по-прежнему было пакостно. Тогда я принял душ – будто хотел смыть помои, в которых выкупался. Струйки теплой воды казались Ингиными пальцами. Ласковыми, нежными, знакомыми… Стало чуть полегче.
