Людмила Безусова - Каждый выбирает по себе
— А я слышал совсем другое… Будто ищешь пути, открывающиеся в Правь.
— Ты, Велес, тоже не отказался бы от такой возможности, да только сидишь в Нави, будто собака цепная. А ведь твои силы никак не сравнимы с моими, ты многого мог бы достичь не только в Яви, но и в Прави.
— Тут ты ошибаешься. От добра добра не ищут, а язык твой поганый тебе же плохую службу служит, да это понятно — кто с Кащеем сошелся, тот навеки ядом коварства отравлен.
Гигант перехватил Морену поперек талии, протянул руки к водам Смородины, заметно успокоившимся, и макнул в них Пряху с головой. От неожиданности она завизжала, забилась, словно рыба, выброшенная на берег, и затихла бесчувственно.
— Так-то лучше будет… — удовлетворенно протянул Страж. — Но суд вершить я не намерен, потому убирайся-ка ты отсюда подобру-поздорову.
Сверкающая фигура задрала голову небу, громко каркнула.
Тотчас слитное хлопанье крыльев раздалось в ответ, заглушило неумолчный рокот реки. Черная стая закружилась над Велесом, ожидая распоряжения.
— Её домой, — Страж бросил тело Морены на настил моста. — И следить во все глаза…
От вороньего грая всколыхнулся Калинов мост — каждая из птиц, стремясь исполнить поручение, норовила лапками уцепиться за Морену, выдирая белоснежные волосы и раздирая обнаженную кожу.
Велес, усмехаясь, развернулся и пошел обратно.
В свои чертоги Морена вползла, оставляя за собой четкий протаянный след. Тело все ещё было слишком горячо. Да и проклятые вороны постарались на славу — подрали его на славу. Не иначе Велесу показать свое рвение стремились.
Ничего, доберется она до Чернавы — девчонка за все отплатит. Полновесной монетой.
Мары, увидев плачевное состояние хозяйки, мигом облепили её, оттягивая на себя боль и страх, злость и тоску — все то, что скопилось у Морены за такой короткий и такой длинный вечер, взамен делясь с ней своими мелкими мыслишками.
Не слишком прислушиваясь к болтовне нежити (что нового она услышит?), Морена, однако сумела вычленить одно сообщение, слишком важное для неё. Она расхохоталась во весь голос, отбрасывая от себя мар.
— Ну, что ж, Светлые боги, ещё неизвестно, кто кого! Похоже, у меня есть шанс! Не получается наружу Хранительницу выковырнуть, так я её изнутри подтолкну.
*****
Ждать и догонять хуже всего.
Третий день котофей бродил по дому сам не свой — хвостом (а это у котов, как все знают, самое восприимчивое место) он чувствовал неприятности. Но чувствовать и знать совершенно разные вещи, и откуда ждать подвоха, Баюн точно сказать не мог. Потому он просто шатался из угла в угол, надеясь на свою интуицию. Зато чародейка была весела, как птичка. Она то и дело принималась напевать что-то веселое, без удержу натирала кухонную утварь, хотя стараниями Кимри в доме поддерживалась идеальная чистота, и вмешательства Людмилы в дела хозяйственные не требовалось никакого.
Баюн долго терпел. В конце концов не выдержал, устроился напротив чародейки, усевшейся перебирать сухие травы, собранные за лето, и прямо спросил:
— Что ты так колотишься? Гостей вроде не намечается…
— Отчего же? — лукаво сверкнула на него глазами Людмила. — А Антон?
— С чего ты взяла? — удивился котофей.
— Сон зрела вещий… загаданный.
— Ты бы лучше загадала увидеть, что за тварь кругами около дома ходит.
Чародейка помрачнела.
Днем все оставалось по-прежнему — осень постепенно вступала в свои права. Неторопливо золотила листву на деревьях. Поднимала ввысь птичьи стаи, которые, скорбно курлыкая, прощальным клином кружили над лесом. Проливалась мелким дождиком, о котором забывалось, едва выглядывало солнышко, все ещё по-летнему теплое.
Однако ночью искристая изморозь ажурным узором покрывала листья малинника, что живой изгородью отгораживал дом от леса, навес над колодцем и сараюшку во дворе, заплетала стены дома и стволы высоченных сосен, окружавших его. Легкий морозец обжигал дыхание, стоило только высунуться на улицу. А сегодня на крыльцо насыпало столько снега, что Птах едва смог открыть дверь. Причем ранний зазимок установился только вокруг дома Людмилы, за пятьдесят шагов от него все ещё царило бабье лето.
— И что ты от меня хочешь?
— Я хочу знать, что вокруг тебя творится. Ты разве нет? — Чародейка промолчала. — Нееет, — издевательски промурлыкал котофей, — ты опять забилась в нору, как мышь, и думаешь, что все решится без твоего участия. Так не бывает. Запомни, не бывает.
Людмила отвернулась. Толку с ним объясняться — любая опасность кажется вдвойне страшней, когда о ней ничего не знаешь, а она никак не может узнать в чем тут подвох. Все молчат, кого ни пытала. На её вопросы у всех один ответ — "Кто глух и нем, к тому же слеп, тот тихо проживет две сотни лет…". Никто не хочет говорить о чарах, что плетутся вокруг, а самой найти причину не получается.
— Не важно, главное, что в доме все спокойно, — коротко ответила чародейка, стараясь показать, что очень занята, но от Баюна так просто не отделаешься.
Что за кот? И без него тошно, хоть вида она старается не показывать. Да разве его обманешь?
— Слишком спокойно. Слишком тихо. Птах с самого утра куда-то умчался, Кимря тоже носа не высовывает, прячется который день, как будто избегает встречаться с нами, только мыши в стенах скребутся. Хотя и мышей сегодня не слышно… — Баюн повел носом. — Слышишь?
— Не слышу я никаких мышей, — раздраженно ответила чародейка, пересыпая отобранные соцветия болиголова в полотняный мешочек.
— Я не о том… Похоже, у нас гости.
— Что ты несешь? — Прислушавшись, вскочила на ноги, крикнула в полумрак коридорчика: — Птах, ты? — Не получив ответа, неуверенно переспросила: — Кимря?
Протяжно скрипнула дверь в глубине дома.
Чародейка выглянула в проем и охнула — дверь в "святая святых" дома была приоткрыта. Узкая серебристая полоска просачивалась в щель между косяком и створкой, высвечивая небольшой кусок пола, измазанного малопонятной субстанцией, лаково отблескивающей на свету.
Разогнавшийся обогнать Людмилу котофей зашипел, отступая назад.
Толчком ноги распахнув створку, чародейка, не заглядывая, метнула внутрь голубоватый сгусток холодного огня, пока небольшой. Отпугнуть, ежели кто случайно забрался… После негромкого хлопка изнутри раздался жуткий, леденящий кровь вой, оборвавшийся жалобным повизгиванием.
Есть! Людмила выждала — всего несколько частых ударов сердца, — заскочила в комнату и едва не кинулась бежать со всех ног обратно. Посреди комнаты корчилась громадная черная змея с головой собаки. Длинная глубокая ссадина, сочащаяся темно-зеленой сукровицей, быстро затягивалась, несмотря на то, что полутораметровое тело раненой твари свивалось упругой пружиной, расслабляясь, на миг опадало, чтобы снова сжаться тугой спиралью. Мощный хвост раз за разом бил по низкому хлипкому столику, чудом остающемуся целым. Собачьи глаза, подернутые дымкой боли, внезапно оживились при виде врага. Ламия, клацнув зубами, стремительно кинулась на чародейку. Та едва успела увернуться. Людмиле повезло — оглушенная тварь промахнулась, лишь вскользь зацепив зубами бедро женщины. Недолго думая, она обрушила на змею "Дар Перуна", самое мощное из своего арсенала боевых заклинаний. Огненный шар, который Людмила едва удержала в руках, на куски разорвал ламию. Мерзко воняющие горелым мясом ошметки и дымящиеся внутренности разлетелись в разные стороны, вмиг превратив уютную комнату в филиал живодерни.
