Елена Федина - Наследник
Он тяжело дышал и отступал к стене, разрисованной оранжевыми цветочками. Он смотрел на меня почти с ужасом, как на порожденное самим собой чудовище.
— Ты — наша самая большая неудача, Кристиан Дерта.
— Я — ваш козел отпущения, — вздохнул я, — мне много дано, и я за многое отвечу. Я сильнее вас, потому что я не сторонний наблюдатель. Потому что я страдал. И потому что я люблю и ненавижу. Куда вам со мной тягаться, доктор…
46
Я брел через Стеклянный Город к реке. Удивительный был город, весь построенный из цветных стеклянных кирпичей, и удивительно красивые шли мне навстречу люди — жители этого города. Они улыбались мне, не подозревая, что я их несчастный король, который проиграл битву при Абле, тем более что одет я был как бродячий подмастерье: в желтые башмаки, потертые штаны и видавшую виды куртку. Какой-то мальчишка угостил меня грушей, а одна девушка отдала свои цветы.
Мир был прекрасен несмотря ни на что. Я безумно его любил. Я подарил этот день себе. Потому что остался жив. И потому что, как умирающий раненый зверь, уже не чувствовал боли, одно облегчение.
А к вечеру я лег на берегу реки, на остывающий песок, под огромное звездное небо, раскинул руки и закрыл глаза. Я был велик, как вся вселенная и не собирался считать себя простым скромным обывателем, способным только плодиться и размножаться да выпить бутылочку вина на досуге. Моя память была безмерна, каждый атом в атмосфере стал моим мозгом, мешались в голове цвета и измерения, выгибалось от усталости и напряжения тело, и сжималось от волнения и страха за этот мир сердце.
Я поворачивал вспять локальный поток времени, я изменял тысячи судеб, и все их должен был проследить, чтобы не нарушить хрупкую гармонию мира, который так люблю и которому хочу только добра. Я исправлял ошибки самонадеянных эрхов, в том числе и свои, и, наверно, сам Бог помогал мне, потому что силы не оставляли меня до самого последнего мгновения. Пока я не убедился, что всё совпало и совместилось без парадоксов, и не понял, что ничего не боюсь и ни о чем не буду жалеть, и не нажал мысленно на темно-красную клетку.
Потом меня долго носило по всем вселенным, плоским и многомерным, я был песчинкой и звездным скоплением, выл от боли и вопил от страха, ломался как хрупкий лед и лопался как долька чеснока в мясорубке. Я всё это заслужил и не противился. И только под утро очнулся на влажном песке у самой воды, совершенно разбитый, потрясенный и трясущийся от холода.
Светало, закатывался в невидимость Меркурий, поднимался туман над водой, плескалась рыба, задумчиво смотрелся в зеркало залива золотой тростник, жалобно попискивали комары над самым ухом. Я не мог убить даже комара, так любил я этот хрупкий мир.
Мне больших трудов стоило встать, и еще больших — вспомнить, кто я такой. Еще вчера я был королем Лесовии, но об этом никто не знает, кроме меня. Здесь всё иначе. А я — просто беспутный бродяга, который не был дома восемнадцать с половиной лет. Подумать только! Целую жизнь!
Две недели я шел в Тиноль по жарким и пыльным дорогам Алонса и Навскии. Мой маленький город, такой белый, цветущий и прекрасный, встретил меня веселым криком мальчишек и радостным лаем собак. Здесь никогда не было Черной Смерти. Не было ее и в Араклее, и не было больше проклятого моделятора, который мог бы ее вызвать. Обгорелые руины еще стояли у меня перед глазами, но я гнал прочь эту картину, медленно привыкая к мысли, что этого никогда не было!
На Тополиной улице было тихо и солнечно. Я зашел в раскрытые двери харчевни, сел на лавку в углу, устало вытянул ноги, бросил к ногам дорожный мешок, упиваясь прохладой. Какие-то незнакомые люди сидели за столами и гремели посудой. Робкий красивый мальчик лет двенадцати старательно мыл окно и косился на меня с любопытством.
Потом появилась Эска. В засаленном переднике, с подносом для грязной посуды и тряпкой. Она была усталой, но довольной и по-хозяйски ворчала на своих завсегдатаев. В ее черных, беспорядочно распущенных волосах не было седины, измученные морщинки не легли еще на ее смуглое лицо, и соблазнительно проглядывала в круглом вырезе кофточки прекрасная грудь, не съеденная истощающей худобой. Я долго любовался ее движениями, пока она не заметила меня.
— Эй! Ты чего там уселся?
Я молчал и грустно улыбался.
— Хочешь выпить?
— Хочу, хозяйка.
Она торопливо принесла мне бокал вина и ждала, пока я выпью, внимательно и тревожно рассматривая мое лицо. Я был космат, два дня не брит и стар. Слишком стар.
— Послушай… а ты не Кристи-Заморыш? — спросила она с надеждой.
Я улыбнулся ей и покачал головой.
— Нет, хозяйка. Ты ошиблась.
Эска смущенно дернула плечом и отошла от меня в задумчивости. Я подобрал мешок и быстро ушел, чтобы не смущать ее.
47
Во дворец я прошел через хозяйственные ворота с телегой арбузов. Я повез ее прямо в парк, где развлекались придворные. У них было что-то вроде маскарада с наряженными осликами и полураздетыми акробатками, и моя телега пришлась как раз кстати.
Астафея была как обычно в мужском костюме, она сидела в беседке, закинув ноги в белоснежных сапожках на перила, как и положено дерзкому мальчишке. Она была прекрасна как всегда, весела, надменна и недоступна. Я облился жарким потом, прежде чем решился показаться ей на глаза.
Она взглянула на мой арбуз, а потом только на меня и перестала смеяться.
— Фларьо, сходи за ножом, — обратилась она к племяннику герцога Алонского, с которым до этого беседовала.
Фларьо пожал плечом и выпрыгнул из беседки через перила.
— Смешной, — сказала она мне, — кто же тебе заплатит за твою телегу?.. Как ты попал сюда? Кто ты?
— Волшебник, — улыбнулся я.
Она встала и подняла на меня свои вишневые глаза, в них было удивление и тревога. Губы ее были так близко, что не поцеловать их казалось пыткой.
— Зачем ты здесь? — спросила она испуганно.
— Я люблю тебя, — сказал я просто и взял ее за руку, — пойдем со мной, Астафея.
— Разве мы встречались раньше? — пробормотала она в замешательстве, но руки не вырвала.
— Это очень длинная история, — усмехнулся я.
Мы смотрели друг на друга. Я слишком долго ее не видел, а она не видела меня никогда.
— «Сто тысяч лет метель мела», — вспомнил я ее стихи, -
«Но был же миг и без метели!
И небеса как зеркала
Вдруг распахнулись, заблестели,
Всего на миг пролился свет,
Чтоб мы увидели друг друга.
И снова тьма, и снова вьюга
Сто тысяч лет, сто тысяч лет…»
