Теренс Уайт - Хозяин
Герцог отправился поутру на ловлю лисят и к завтраку запоздал. Теперь он, сбивая с сапог грязь, топал ими по коврику у кухонных дверей и насвистывал любимый мотив из «Иоланты». Попозже днем ему предстояло запрячь все свое семейство, чтобы оно продавало экскурсантам буклеты и водило их по спальням дворца. (Да, мадам, это герцогская корона нашей матушки, но вам лучше воспользоваться одной из специально расставленных здесь пепельниц, если только их не унесли посетители.) А до той поры, поскольку дворец не открывался до половины двенадцатого, когда появлялись первые автобусы, его дом все еще принадлежал только ему, — пусть ему даже и приходилось жить при дворцовых конюшнях. Герцог насвистывал:
Не рискнул, не жди наград.
Взялся — делай, рад не рад.
Кровь людская не водица.
На любви Земля вертится.
— Именно так, — сказал мистер Фринтон, имевший в своей теплой шапочке и пиратских усах свирепый и комический вид.
— Ну что, дорогие мои, все еще завтракаете?
Именно этим они и занимались.
— Пинки пошел в дом, — сказала Джуди, — готовить каталоги. Он просил разрешения одеться ливрейным лакеем, — таким, как у Хогарта на картинке.
— Пусть себе, если хочет.
— Ему нравится переодеваться, и может быть, это поможет продать несколько каталогов. А нельзя нам с Никки тоже переодеться пажами, как ты считаешь?
— Мы могли бы выносить чучело любимого попугая герцогини Лоутеанской.
— Я не хочу, чтобы вы таскали его с места на место. Оно и так уж на ладан дышит.
— Тогда можно я надену доспехи Кромвеля?
— Нет.
— Сдается мне, что на острове у нас было больше свободы, — мрачно сказал Никки. — А здесь, куда ни ткнись, сплошное «Руками не трогать».
— Никки.
— Ну ладно, ладно. Извиняюсь.
— На острове, — сказал мистер Фринтон, дабы поддержать мир и спокойствие, — вам вообще надеть было нечего, кроме ночных рубах.
— Джуди надо спасибо сказать.
— Себе скажи.
— Интересно, почему это говорить спасибо нужно мне, когда шитье — самое что ни на есть женское дело? Ведь так, папа?
— Я не понимаю, о чем вы толкуете.
— Джуди обещала…
— Ничего я не обещала.
Никки начал раздуваться, как уязвленная лягушка.
— Ты…
— А знаете, — сказал мистер Фринтон и для предотвращения драки поставил между ними мармелад, — когда вся эта публика на острове трепалась насчет Наполеона, у меня тоже была в запасе цитата из него, только я постеснялся ее привести.
— Что за цитата?
— Он как-то сказал: «Всякое дело удается сделать не чаще, чем раз в столетие».
— И что он имел в виду? — заинтересованно осведомился Герцог, на несколько дюймов не донеся до усов вилку с кеджери.
— Насколько я понимаю, он имел в виду, что Гитлер исчерпал все запасы диктаторства примерно до две тысячи сорок пятого года. Хозяин все равно своего не добился бы.
— Это интересно, весьма.
— Да, но ты не знал Хозяина, — сказал Никки.
— Слава Богу, не знал.
— А если бы ты его знал, ты не был бы так в этом уверен.
— Уверен в чем?
— В том, что он бы своего не добился, как сказал мистер Фринтон.
— Как сказал Наполеон, — церемонно поправила Джуди.
— Как сказал Наполеон по словам мистера Фринтона, дурища ты этакая.
— Николас, тебе не следует называть сестру дурищей.
— Черт подери, — начал Никки. — Все, как один…
— Не чертыхайся и займись, наконец, завтраком.
— Что мне не нравится в наших приключениях, — заметила Джуди, — так это какая-то их бессмысленность. Я к тому, что его должен был одолеть какой-нибудь настоящий герой. Рыцарь в сверкающих доспехах. А у нас все получилось как-то… ну, вроде как неопрятно. Что это такое, — взял да и споткнулся о собачку.
— На самом деле все получилось как раз очень опрятно, — сказал мистер Фринтон.
— Почему это?
— Если ты сверхчеловек, так ты и должен споткнуться на недочеловеке. А он об этом забыл. И к тому же — «время и случай для всех людей».
— С людьми-то он, во всяком случае, справился.
— Со всеми сразу.
— И еще, — сказал мистер Фринтон, — вы понимаете, насколько умен оказался в конечном итоге Трясун?
— Почему?
— Он с самого начала предвидел такую возможность. Потому и спер у вас Шутьку. Чтобы ее использовать.
Сидевший с надутым видом Никки припомнил вдруг остроту, читанную им когда-то в газете, и в мозгу его зародился дьявольский план.
— Я так понимаю, — коварно начал он, — что твой сверкающий герой — не иначе как принц? Ему, небось, только и дела будет, что с утра до вечера именовать тебя Прекрасной Дамой?
— Вот именно. А почему бы и нет? Не всем же быть грубиянами, вроде…
— А знаешь, как тебя станут называть, если ты выйдешь замуж за принца?
— Ну как?
— Спринцовкой! Снимите штанишки, прекрасная дама! Промывание желудка! Очень полезно!
И он пристукнул ложечкой по верхушке сваренного вкрутую яйца.
— Скотина!
— Может, еще получишь титул Герцогини Клистирной Трубки.
— Я тебя сейчас убью…
— А вот и почта, — сказал мистер Фринтон.
И вправду почта, — и доставила ее, как и было задумано, миссис Хендерсон, вместе с молоком, — и среди прочего содержала эта почта письмо с надписанным незнакомой рукой конвертом, отправленное из Леруика и адресованное «генерал-майору Герцогу Ланкастерскому, Владельцу псовой охоты».
— Вот так, — сказала Джуди, когда письмо вскрыли.
Да, так вот, ГилбертиСалливен, разбиравшиеся в искусстве трагедии не хуже, чем Аристотель, выдумали однажды военно-морского злодея, чье единственное, но зато ужасающее злодейство сводилось к умению вовремя ввернуть: «А что я вам говорил?». У Джуди в миг торжества это получалось не хуже, как и у Никки, впрочем.
То было знаменитое письмо из бутылки, свеженькое, как в день, когда Джуди отпустила его по водам.
— Даже если…
— Ну?
— Даже если оно дошло сюда, — сказал в отчаянии Никки, — от него все равно никакого проку, потому что уже слишком поздно и потому что…
— Что «потому что»?
— Потому что мы уже сделали все до того, как оно пришло, и даже если оно пришло, все равно отсюда никто ничего не смог бы сделать и…
— Ты-то говорил, что оно не дойдет.
— Не говорил я этого.
— Говорил.
— Я сказал…
— Не иначе, как опять «ту ква-ква».
— «Ту» чего?
— Это я про твою латынь.
— О Господи! — пронзительно взвыл Никки, терпение коего окончательно лопнуло. Он раздулся, словно описанная Эзопом лягушка, отыскивая такое проклятие, чтобы уж было всем проклятьям проклятье. Все ополчились против него. Сохранилась ли в мире хоть какая-то порядочность? Разве не ему выпало в одиночку сражаться с Хозяином, — единственному, кто уцелел из всего благородного воинства? Ему приходилось одолевать гипноз, передачу мыслей, людей ста пятидесяти семи лет и Бог знает что еще. И что же? Стоило ему так удачно вспомнить шутку про принца, как непременно должна появиться эта бутылка. Всеми обманутый, никем не понятый, буквально упрятанный под замок собственными друзьями, ни от кого не дождавшийся благодарности, вынужденный терпеть такое обращение, словно ему каких-то двенадцать лет, — да, двенадцать, хотя им еще позавчера исполнилось тринадцать, — есть ли в такой жизни хоть какой-нибудь смысл? В чем царственного рода воздаянье? Где справедливость? И зачем вообще понадобилось выдумывать женщин? Где наши трубы и орлы? Кто…
