Пол Андерсон - Дахут, дочь короля
— Я не обижаюсь, — отвечал солдат в привычной своей важной манере. — Мы не ищем новообращенных, как христиане, которые их мобилизуют. Все легионеры Митры — добровольцы. — Он помолчал. — В самом деле, последнее время король отправляет назад тех, кого вынудили идти воевать.
— Что, они были недостойны? — спросил Херун. — Я слышал, что в культ не принимают тех, кто виновен в некоторых преступлениях или пороках.
Кинан едва улыбнулся.
— Мы не педанты. Ты меня знаешь. Нет, тот мой старый приятель из Британии, Ноденс, мы ходили вместе в строю, столовались, и работали, и воевали, и разговаривали, и пили вместе двадцать лет, а то и больше! Не стану называть имена. Но он христианин, как и большинство нашего сообщества. После битвы, увидев призрак, он пошел и хотел обратиться к Митре. Грациллоний — я был там, когда это происходило, — сказал этому человеку «нет». Он был очень добр, как может быть добр наш центурион, когда это нужно. Но он сказал, во-первых, этому человеку надо подумать о жене и детях, здесь в Исе. Если б он отправился в римскую землю, либо сюда пришли римляне и узнали, что он был вероотступником, и его семье, и ему самому пришлось бы очень несладко. Во-вторых, сказал Грациллоний, этот человек поклялся Христу, и в целом у него была хорошая жизнь. Человек должен оставаться со своим хозяином или богом до тех пор, пока тот верен ему.
— Хорошо сказано, — пробормотал Херун. Он уставился на свой кубок. — Хотя я должен подумать, я должен хорошо подумать, — и, подымая взгляд: — А как ты считаешь, Маэлох?
Рыбак пожал плечами.
— Пусть каждый делает то, что считает верным, что бы то ни было, а нам следует подумать но меньше его, — ответил он. — Я, я останусь верен старым богам. Поступить иначе означает нарушить связь с покойными.
VIДахут унаследовала дом, принадлежавший Фенналис, и сразу принялась его переделывать. Для всего, что она полагала нужным, она могла без ограничения черпать средства из сокровищницы храма — она, королева. Те сестры, что видели отчеты, считали ее экстравагантной, но удерживались от того, чтобы возразить сразу, и велели младшим жрицам тоже хранить молчание. Пусть Дахут получит удовольствие; у нее довольно трудностей.
Тамбилис навестила ее сразу, как та въехала. Дахут пригласила гостью войти, но не с той теплотой, что была между ними раньше. Тамбилис в изумлении оглядела атрий. Потолок и колонны теперь были белыми с позолотой; стены выкрашены в красный, поверху черные спирали; мебель из драгоценного дерева, инкрустированная слоновой костью и перламутром, на ней лежали подушки дорогой работы, шкуры редких животных, сосуды из серебра и резного хрусталя, изысканные статуэтки, расставленные куда с меньшей заботой, чем с вычурностью.
— Ты… изменила дом… сделала его поистине своим, — осмелилась Тамбилис.
Дахут, одетая в зеленый шелк, в который были вплетены змеи, нагрудник украшен спереди янтарем и сердоликом, с высокой прической, заколотой черепаховым гребнем, усыпанным жемчугом, Дахут сделала безразличный жест.
— Работа едва начата, — сказала она. — Хочу выдрать этот потертый мозаичный пол; я закажу изображение подводного мира. Я найму лучшего художника в Исе, когда решу, Сзира или Натаха, он сделает мне на стенах панно.
— А вот почему мы еще не были здесь у тебя на освящении.
— Сама работа не подготовит дом к этому. — Обуздала ее горечь Дахут. — Идем, следуй за мной. — На обратном пути она приказала служанке принести закуски. Слышен был стук плотницких работ, но ширмы загораживали мужчин.
Пока некоторые из них находились там, где будет личная совещательная комната, поэтому Дахут отвела Тамбилис в спальню. Там тоже был беспорядок, несмотря на новое великолепие. В нише была изображена Белисама в шлеме, с копьем и щитом, но не похожая на Минерву; пышные формы облегало платье, лицо с бессовестной чувственностью смотрело вперед. Образ поколениями хранился в храме. Его не пожелала ни одна королева со времен первой владелицы и до Дахут. Она низко поклонилась. Тамбилис ограничилась традиционным приветствием.
— Садись, — бесцеремонно предложила Дахут и откинулась на кровать, опершись на подушки у изголовья. Тамбилис взяла стул.
— Ну, дорогая, конечно, ты была занята, — заметила она после затянувшегося молчания.
— А что мне еще делать? — хмуро отвечала Дахут.
— Ну, твои обязанности…
— Какие? Я больше не весталка. Ни освобожденная выпускница, ни королева. Они не знают, что со мной делать.
— Можешь помогать там, где это требуется. Кроме того, у тебя неоконченное образование. Я была ребенком, когда стала королевой; я помню, как это было, и думаю ты тоже, мы ведь были такими друзьями.
— Да, сестры могут выдумывать задания, бессмыслицы, которые могли бы выполнять младшие жрицы. Я могу просиживать часы бубнения на уроках. Это значит быть королевой? — Дахут ткнула указательным пальцем в Тамбилис. — И ты, ты по крайней мере была обвенчана, уже тогда, когда ты была в моем возрасте, — она задохнулась от ярости.
— О, дорогая моя. — Наклоняясь вперед, чтобы до нее дотронуться, Тамбилис покраснела.
Дахут видела это. Она отстранилась, презрительно улыбнулась и спросила неприветливым тоном,
— Когда ты в последний раз была в его постели? Когда окажешься следующий раз?
— Мы — ведь ты знаешь, мы решили, что враждебность по отношению к нему будет… самопоражением. Я попрошу за тебя, сестра моя. Я воздействую на него, так искусно, как могу, — как может женщина, любящая своего мужчину и потому знающая, как его ублажить. Будь терпелива, Дахут. Жди. Выдержи это. Твой час придет.
— Мой час для чего? Когда? — Девушка пошевелилась, выпрямилась, бросила на гостью ястребиный взгляд. — Предупреждаю тебя, я не стану долго и спокойно ждать. Я не могу . Меня призывает Белисама.
Тамбилис вздрогнула.
— Будь осторожна, — попросила она. — Ты можешь… ты наверняка можешь пока немного себя занять. Этот дом и — что ж, я знаю, как ты уходила охотиться, или кататься на лодке, или еще находила применение своей силе, когда была свободна. Иди, возьми великолепного жеребца твоего отца, как раньше часто делала, и перегони ветер.
Она сразу поняла, что не стоило этого говорить. Дахут побледнела. Медленно ответила,
— Другого коня, может быть, моего собственного. Но никогда, до тех пор пока король не подарит мне мои права, я больше никогда не сяду на его Фавония.
VIIС запада нагрянул нежданный шторм. Свистел ветер, неся дождь по улицам, превратившимся в бурлящие потоки. Волны ревели, метались, с пузырями бросались на Морские ворота; но король запер их.
