Андрей Стерхов - Быть драконом
— А какая, собственно, разница?
— Ну не знаю… Одно дело у живых что-нибудь тиснуть, другое…
— У мёртвых тем более ничего воровать нельзя. Ни вещи, ни славу. Мёртвые очень обидчивы, особенно те из них, которые чародеи и воины. Потревожишь мёртвого чародея, если не жизнь, то здоровье потеряешь. Опрокинешь бронзового солдата — покоя лишишься. Это в лучшем случае. В худшем — совести. Как считаешь, хорошо оно — жить бессовестным поганцем?
Не дожидаясь ответа, я сунул бубен под мышку и двинул на выход.
— Что мне дальше-то делать? — спросил Домбровский, не отставая от меня ни на шаг
— Ничего тебе уже не нужно делать, — кинул я ему через плечо. — Для тебя всё уже кончено. Я перевёл все стрелки на себя.
— А что с вами будет?
— Не бойся, выкручусь.
— А с оберегом что делать?
Это он правильно вспомнил, я обернулся и приказал:
— Гони сюда.
Он с трудом стянул перстень с распухшего пальца. Оберег был совершенно пустым. Видимо, вся его Сила ушла на то, чтобы сбить траекторию железобетонной плиты. Какой бы истинная причина падения плиты не была, но оберег честно сделал своё дело и потух.
Когда я бросил артефакт в карман, там тихо звякнуло. Это дали о себе знать монеты, собранные по памятным местам города. Вытащив обе, я показал их Домбровскому и полюбопытствовал (не ради праздного интереса, конечно, а чтобы все точки над «ё» расставить):
— Бросали в могилу?
— Да-а-а, — удивлённо протянул он. — Откуда знаешь… те?
— А какого? — пропустив его вопрос мимо ушей, спросил я. — В смысле — зачем?
— Пашка сказал, что нужно что-нибудь взамен оставить. Начали шарить по карманам. Я в батиной штормовке был. Знаете, такая, стройотрядовская. В кармане и нашёл копейки. Батя, видать, когда-то наменял для таксофона и забыл. Это что, те самые?
— Думаю, да.
— А откуда они у тебя… вас?
— Это не важно. Важно другое. Важно то, что я тебе сейчас скажу. Я скажу, а ты на носу зарубишь.
Он нахмурил лоб, пытаясь сосредоточиться, а я ткнул ему пальцем в грудь и тихо-тихо, но в то же время очень увесисто, произнёс:
— Если рассудок и жизнь дороги, держись подальше от торфяных болот. Ты понимаешь, о чём я?
Он выдержал долгую паузу, но потом всё же кивнул.
— И вот что ещё, — продолжил я. — Никому и никогда не рассказывай об этой истории. Никогда и никому. Расскажешь, всё равно никто не поверит, а ты сумасшедшим прослывёшь.
— Почему это не поверят? — пожал он плечами. Тут я показал ему кулак, Домбровский оценил его размер и промямлил: — Ну, допустим, буду молчать. Всё равно кто-нибудь сообразит, что парни неслучайно один за другим погибли. А сообразит — вопросы начнёт задавать.
— А ты не отвечай, — прибавив в голосе металла, сказал я. — Погибли и погибли. А что разом, так то совпадение. И никаких доказательств нет тому, что это не случайность. Одного сердце подвело, другой Шумахера из себя корчил, а третий… А третьего псы загрызли. Жил на отшибе, столкнулся со стаей, загрызли. Бывает. Сплошь и рядом. А потом есть и ещё одно обстоятельство, из-за которого ты не должен афишировать эту историю.
— Какое?
— Запредельное.
Для него это слово значило совсем не то, что для меня, но я произнёс его таким голосом, что клиент проникся.
— Ладно, Егор Владимирович, — чуть ли не шёпотом сказал он, — я всё понял. Буду молчать. Могила. — Обронив это опасное словечко, он вздрогнул и тут же исправился: — Буду нем как рыба. — А потом уставился на уплывающий артефакт и спросил с неимоверной тоской: — Что, бубен у себя оставите? Или как?
— Или как, — ответил я, ободряюще похлопал его по плечу.
Когда я щёлкнул замком, Домбровский попытался ударить меня бутылкой. К его несчастью (а вернее — к счастью) я ожидал нападения. Чуть сдвинулся, и бутылка прошла мимо головы. В следующую секунду паренёк оказался на полу с разбитым лицом. Пожелав ему удачи, я вышел на лестничную площадку.
Пока поднимался лифт, я думал о том, как же нелегко сейчас бедолаге. Ему и спастись хочется, и со штуковиной, расширяющей горизонты сознания, расстаться — моя пре-е-елесть — невмоготу. Беда просто. Просто беда.
И вспомнился мне на этот счёт один бородатый анекдот.
Там так.
Стук в дверь. «Это вы Изю из проруби вытащили?» «Я». «А где таки его шапочка?»
И тут так.
16
Телефон ожил в тот миг, когда я проезжал в тарахтящем лифте третий этаж.
— Тугарин? — спросил смутно знакомый мужской голос.
— Он самый, — ответил я.
— Девчонку назад получить хочешь?
— Есть такое дело.
— Терминалы за Батарейной знаешь?
— Найду.
— Подъезжай к пятой площадке.
Я успел уточнить:
— Когда?
— Сейчас, — ответил незнакомец, после чего отключился.
Гнал я к месту «стрелки», не разбирая светофоров. Гнал и орал во всё горло старую «ковбойскую» песню:
— Хорошо в степи скакать, свежим воздухом дышать, лучше прерий места в мире не найти!
Подрезал, сигналил, раздавал направо и налево «средние пальцы», материл лезущих под колёса пешеходов и орал:
— Мы залезем ночью в дом и красотку украдём, если парня не захочет полюбить!
Песня была в тему, поэтому, добираясь до сентенции «Но зачем такая страсть, для чего красотку красть, если можно просто так уговорить», я запускал её на новый круг.
Подъехав к железнодорожному переезду, притормозил и спросил у промышляющего сбором пустой тары старикана:
— Отец, где тут пятая площадка?
Тот приблизился и оказался никаким не стариком, а просто припухшим бродягой. Впрочем, сказать точно, сколько ему лет, я бы не взялся. Бомжи — особая раса, по их лицу возраст определить трудно.
— Это-то, мля, бутылочек пустых нет? — прежде чем ответить, спросил извиняющимся голосом санитар городских окраин.
— Чего нет, того нет, — ответил я.
— Там-то пятая, мля, — показал он рукой, шмыгнул чумазым носом и спросил: — А куревом не разживусь?
Я сунул ему пачку «верблюжатины». Он прицелился вытянуть сигарету, но, оценив тонны грязи под его обкусанными ногтями, я разрешил:
— Всё забирай.
Он, сцапав добычу, обрадовано воскликнул:
— Человек, мля!
— Это ты, дружище, не угадал, — возразил я и дал по газам.
«Пятой площадкой» оказалась окружённая бетонным забором промзона. Я уверенно направил болид в раскрытые настежь ворота и, перевалив через грузовые весы, ворвался на безлюдную площадку, заваленную огромными кучами металлолома, каждая их которых отсылала своим мрачным видом к знаменитому верещагинскому полотну. Лихо обогнув одну за другой печальные эти сопки, я сходу взлетел на укреплённую железобетонными плитами насыпь и с гагаринским «Поехали!» перелетел через ржавые рельсы магнитного крана. Выехал на подобие дороги, промчался ещё немного, подлетая на ухабах, и с разворотом — щебень из-под колёс брызгами — притормозил у трёхэтажного здания конторы. Возле крыльца стоял чёрный «лэндкрузер», к нему и пристроился.
