Лада Лузина - Выстрел в Опере
Но дальше было намного хуже.
Миновав коридор, Киевица наткнулась на щебетливую компанию студентов старших курсов. И пошла себе мимо.
Не тут-то было!
Из сердцевины компании к Маше скакнули две красотки — высокие, яркие, из тех, кто всегда смотрел на нее сверху вниз.
— Слава Вам, Ясная Киевица!
В коридоре образовалась абсолютная тишина.
Маша почувствовала себя восковой. Фигурой из музея мадам Тюссо.
Десяток пар глаз вылупились на нее — ее испуганно подпрыгнувшие и застывшие плечи, дешевые джинсы, кучеряво-рыжие волосы. Девушки, скрючившись, стояли пред Ясною Пани, видимо ожидая от нее ответной репризы.
Но этой репризы Маша не знала!
Кто-то хихикнул. Прочие молчали, тщетно пытаясь разглядеть в происходящем намек на розыгрыш.
— Спасибо, — глупо пискнула Ковалева. — Пожалуйста.
* * *— Но самое страшное было, когда я дошла до аудитории. И Марковна, преподавательница, к которой я шла на консультацию, бросилась ко мне… А ей шестьдесят лет! Как я к ней послезавтра на экзамен пойду? А если она и на экзамене мне поклонится? Что обо мне другие подумают?
— Подумают, — беззаботно засмеялась Землепотрясная Даша, — что ты ей жуткую взятку дала. Тысяч десять, не меньше. Вот бабка умом и двинулась.
— У нее будут проблемы на работе, — траурно сказала Маша. — А потом я вышла на улицу, а там… Каждая десятая подходила ко мне. Как теперь по улицам ходить?
— Вот так же, наверно, чувствует себя Алла Пугачева! — высказалась певица. — Че ж я, дура, дома сижу? Опять же пора одежду мою из клуба забрать…
— Хорошо еще, в институт меня Катя на машине подвезла, — сказала Маша. — А обратно… Я и не подозревала, что в Киеве так много ведьм!
— Ты видела, сколько их на Купальском шабаше было — тысячи тысяч, — ответила Катя. — Я тоже заметила, что мне пару раз поклонились. Но я редко из машины выхожу.
Даша вскочила с дивана.
Рыжая кошка мешком свалилась с ее загривка и, недовольно крякнув, покосилась на чересчур импульсивную хозяйку.
— Пойду прогуляюсь! Землепотрясно! Мы, выходит, натуральные звезды!
— Подожди ты! — одернула ее Катерина. — Ты говоришь, не все ведьмы признают нашу власть? — обратилась она к Маше.
— Так Вася сказала, — разъяснила та. — И попросила разрешения прийти к нам сегодня. И я ей его дала.
— Не все признают нашу власть. — Катерина Дображанская хмыкнула, и ее рука вновь оказалась на книге Киевиц — книге Власти! — Что ж, я хочу на них посмотреть…
— Ну так разуй глаза, стерва!
Катя непроизвольно вздрогнула.
Трое, словно по команде, обернулись к распахнутым балконным дверям.
На лишенном подобающих подобному сооружению перил бетонном четырехугольнике Башни стояло странное существо с черной метлой в руках.
Черный кот Бегемот утробно мяукнул и кинулся под ноги пришедшей. Даша открыла рот. Маша замерла, глядя на незваную гостью, которая не могла прийти сюда.
Войти в Башню Киевиц могла только Киевица!
Существо ненавидяще усмехнулось и шагнуло в комнату.
— Я не желаю вам здоровья! — произнесло оно, с наслаждением выговаривая каждую букву.
И Маша поняла: эта непривычная фраза — не что иное, как вывернутое наизнанку «Здравствуйте!».
* * *— Кто ты такая? — сурово вопросила Катя.
— Как ты сюда попала? — вырвалось из Чуб.
Пришелица поочередно обвела глазами их всех, примеряясь к каждой так, словно раздумывала, как бы поудобнее их ударить.
Она была страшно юной (если не сказать еще маленькой), настолько, что даже двадцатидвухлетняя Маша могла бы глядеть на нее с высоты прожитых лет.
Пятнадцать-шестнадцать.
Худая как щепка. Черноволосая. Остроглазая. Вострая. Казалось, она состоит из сплошных острых углов. Острые бедра, затянутые в черные брюки. Маленькая острая грудь, приплюснутая майкой с надписью «Very bad», и замерший на тонкой шее перевернутый сатанинский крест на цепочке…
Но Маша знала: перевернутый крест — символизирует вовсе не Сатану[3].
— Я — Акнир. Дочь Кылыны. Ее Наследница! — Губы гостьи были прорисованы черной как смоль губной помадой. — А это — мой дом!
— Это дом Ясных Киевиц, — сказала белая кошка.
И она была первая и единственная, кто нашел, что возразить незваной.
— Наследница! Пришла Наследница! — заорал кот Бегемот, страстно отираясь всем телом о ноги Акнир.
— Я Наследница моей матери! — с пафосом прорычала девчонка. — А они — слепые! Со слепой кровью! А вы — предательницы! — Она с омерзением лягнула воздух ногой в сторону белой кошки. — Вы предали мою мать!
У нее были необычные ботинки, — подбитые длинными ножами.
Их лезвия выступали из-под черных обрубленных носов, и ножи — Даша могла поклясться в этом! — были отточены, точно бритвы.
Эти ботинки пугали Дашу больше всего. Пугали непонятно и нелогично, поскольку сама малолетка, с изуродованным гримом лицом а-ля Мерлин Мэнсон, вызывала у Землепотрясной Даши исключительно презрение.
«Еще бы! — нервозно крякнула Чуб про себя. — Для того, чтобы забить такой обувкой насмерть, достаточно одного точного удара».
— А ну ноги прочь от наших кошек! — крикнула она на всякий случай.
— Не бойся, не трону, — сплюнула наследница. — Я чту закон! Хранительницы Башни — неприкосновенны. — В ее фразе послышалась злая ухмылка. — Я чту закон, — повторила она. — А вы — даже не слыхали о нем!
— Они спасли Город, — сказала Белладонна.
— Плевать! — взвилась Акнир. — Наследница — я! И есть законы. — Она подняла растопыренную ладонь, будто намеревалась поклясться на Библии. — Закон первый: Киевица должна передать власть по собственной воле! — загнула она большой палец с неаккуратно накрашенным черным ногтем. — Закон второй: Наследницей может стать лишь потомственная ведьма! — Безымянный палец прижался к ладони. — Закон третий: новую Киевицу должен утвердить Суд по обе стороны руки! — Ее мизинец лег рядом с безымянным, а указательный и средний раздвинулись в латинском «V» — символе победы и дьявольских рогов. — Вы нарушили все три! Все три правила! Суд никогда вас не утвердит.
— Какой еще суд? — осведомилась Катя.
— Между Небом и Землей!
— Боюсь, — Катерина адресовала Акнир подчеркнуто любезный взгляд, нимало не скрывая ни фальши своей любезности, ни радости победы, — этот Суд уже утвердил нас. На Купальском шабаше все признали нашу власть.
— Черта с два! — вскричала Наследница. — Вас признали два черта… Это была истерика! Эйфория! Все радовались, что спасли свою шкуру. На радостях они короновали бы даже пень. Но есть закон. И он для всех!
