Анна Клименко - Сказочник
Андоли... Шеверт вздохнул. Андоли была особенной – в основном потому, что не принадлежала народу кэльчу. И еще потому, что прошлое ее было сумеречным. Не темным, как у самого Шеверта, а именно сумеречным: например, Шеверт совершенно не помнил, кем был до того, как попал в подземелья Царицы, но воспоминания о том, что с ним делали в подвалах, и о побеге сохранились великолепно. Андоли – та наоборот, прекрасно помнила собственную историю и жизнь до того, как оказалась на воле, но при этом наотрез отказывалась поведать о том, как умудрилась сбежать от черных жрецов.
Это казалось Шеверту подозрительным, он не раз намекал на «странность» Андоли Старейшине Керу, но тот упрямо бормотал о том, что «девочку нашли в таком состоянии, что она не стала бы врать»...
Так вот, Андоли... Была молодой элеаной, очень маленькой – ростом ниже Топотуна и чуть повыше самого Шеверта. Светлокожая и черноволосая, как и большинство детей Санаула, с огромными, на пол-лица аметистовыми глазищами, она отличалась от своего народа лишь тем, что не имела крыльев. О том, куда делись крылья, никто Андоли не спрашивал: в ту ночь, когда ее нашли близ Гнилых топей, знахарка Эльда осмотрела ее и сказала, что на спине девушки есть два белых рубца. Неудивительно, если Андоли побывала во дворце Царицы... Если, конечно, она там действительно побывала в той роли, о которой потом рассказывала.
Шеверт вздохнул вторично и устало привалился спиной к поросшему мхом валуну. Дворец, Царица, жуткие подземелья и не менее жуткие опыты над теми, кто хозяйничал в Эртинойсе в старые добрые времена.
Не мудрено, что память пропала, не выдержала и предпочла спрятаться за черными занавесками. Все, что осталось – страх. Каждый камень в подземельях сочился болью тех, кто попался в руки жрецов проклятого народа. А что было до того? Сосущая и голодная пустота. Шеверт не помнил ни себя, ни родных. На диво, в разорванном решете памяти задержались воспоминания о прежнем Эртинойсе, каким он был до исхода богов – и до пришествия странного народа, именующегося себя серкт. С той поры прошло... Двадцать лет.
Он вздрогнул, с трудом вырываясь из липкой паутины воспоминаний. Ночь окончательно вступила в свои права, и над Эртинойсом, сквозь тонкое кружево облаков, помигивали звезды.
Там, в небе, было чисто и холодно – а здесь, в Гнилых топях, грязно и мокро.
– ... Я о том же и говорю, – терпеливо пояснял Хитрец, щурясь на огонь, – вот ты, Андоли, все никак дружка не заведешь. Да, да, чего головой мотаешь? И кому от этого хорошо?
Элеана кокетливо стрельнула глазками в сторону Топотуна, обернулась к Милю.
– И что ты предлагаешь, Хитрец?
Шеверт поежился. Не нужно было брать с собой элеану в поход, не нужно... Пусть она и стала отменной лучницей, но зато почти перессорила Миля и Топотуна. Хитрец – он старше, и превосходно держит себя в руках, а Топотун совсем раскис, смотрит на девицу как на божественный лик самого Хинкатапи. Элеана, судя по всему, получала удовольствие от этой бестолковой игры.
– Сама умная, догадаешься, – ухмыльнулся Миль и выразительно взглянул на младшего в отряде.
Топотун побагровел, сжал огромные кулаки и уставился на угли.
– Догадалась уже, – хихикнула Андоли, – не волнуйся, Миль, ты будешь не последним в списке.
«Язва», – про себя констатировал Шеверт, но предпочел молчать. Пусть себе...
– А длинный он, твой список? – хрипло поинтересовался Топотун.
– Достаточно, – Андоли невинно захлопала ресницами, но при этом сказала как отрезала, – давайте спать, что ли?
И потянулась как дикая кошка. Миль хмыкнул и отвернулся. Топотун бросил на элеану умоляющий взгляд, а затем с преувеличенным вниманием принялся рассматривать лезвие боевого топора.
«И когда же ты образумишься?» – Шеверту стало жаль парня. Желание схватить Андоли за шиворот и как следует встряхнуть стало почти необоримым.
Он окинул взглядом свой горе-отряд.
– Спите, я посижу.
Никто не стал перечить. Улеглись, кто где, Андоли свернулась клубочком и укрылась плащом, Миль и Топотун просто растянулись на траве, чтобы ноги были поближе к костру, и вскоре над лагерем воцарилась тишина, прерываемая лишь треском веток в огне да тревожными криками ночной птицы.
Шеверт посидел-посидел, прислушиваясь. Конечно, Гнилые топи были плохим местом, но пока никто не вылез из трясины и не нападает... Он нащупал в дорожном мешке свою находку и осторожно – упаси Хинкатапи повредить – извлек на свет.
Это была самая обычная книжка, которую Шеверт нашел в Лабиринте. Толстенькая, в пухлом переплете из шершавой замши, написанная на старом, ныне почти забытом наречии кэльчу. Когда Шеверт впервые открыл ее, то удивился – как могли старые легенды народа Хинкатапи попасть в Лабиринт? Но потом решил – какая разница, как они там оказались? Главное, что теперь их можно было прочесть... Откуда-то он помнил старую речь, теперь уже и не узнать. А чтение легенд – удовольствие, которого Шеверт был лишен вот уже Боги ведают сколько лет.
Шеверт осторожно перелистывал страницы, одну за другой, испещренные каллиграфически правильным почерком переписчика. Создание Эртинойса, четверка богов-покровителей, Бездонный кошелек Хинкатапи... Боги, и как же давно все это было! Правильный мир, четыре народа – и четыре Покровителя. Шейнира, темная мать всех синхов, Хинкатапи, отец кэльчу, Фэнтар Свет несущий, создатель ийлуров и Санаул, отец вечерних сумерек и крылатых элеанов. Где они теперь, боги? Ушли, сгинули в вечности, бросив своих детей на растерзание могущественным чужакам.
Шеверт погладил разворот книги – там был начертан пресловутый квадрат Мироздания, а в центре, как раз на пересечении диагоналей, серебристой краской была отмечена жемчужинка, покоящаяся в кольцах бесконечного драконьего хвоста. Дракон, Стерегущий само время... И пока он спит, продолжает плыть над бездной и сам Эртинойс.
Шеверт тихо выругался. Пропади все пропадом, это ведь сказки! Все эти боги, да и сам Великий Дракон... Если бы они все существовали, разве допустили бы то, что уже случилось?!!
Он листал дальше. Невольно улыбнулся, высмотрев легенду о Великих путях кэльчу; пожалуй, единственное, что следовало бы признать правдой. Эти пути действовали и по сей день, иначе от Кар-Холома до Дворца бессмертной Царицы проклятых пришлось бы добираться не одну седьмицу...
«Вот те раз», – удивился кэльчу, когда пальцы наткнулись на вложенный в книгу новый листок, не пергамента – самой настоящей бумаги.
«Наверное, чье-то письмо», – такой была следующая мысль, пока Шеверт разворачивал послание.
Костер злобно пыхнул, обдав лицо жаром – и Шеверт прочитал название текста, записанного чьей-то явно дрожащей рукой.
