Людмила Астахова - Невиновных нет
Покойное место, хорошее место. Как раз то, что нужно, дабы понять до конца, какая на самом деле высокая стена – или глубокая пропасть, если угодно! – пролегает между Вторыми и Третьими, детьми Морайг и детьми Глэнны. И единственное, что тревожило здесь Грэйн, так это…
Она встряхнулась, накрепко запретив себе показывать то чувство, что охватило ее на этой цветущей поляне, ибо зависть никогда не считалась достойной, и негромко спросила:
– Это сделали мои? Ролфи убили этих людей?
Говоря «мои», а уж тем более – «ролфи», эрна Кэдвен, конечно же, имела в виду настоящих ролфи, своих сородичей с Ролэнси, а не трусливых шавок и смесков, заселяющих просторы Синтафа и его бывших провинций. Впрочем, Элир ее отлично понял и отрицательно покачал головой:
– Нет. Здесь побывали чори.
Заметив, как она морщит лоб, вспоминая, что же значит это «чори», он пояснил:
– Стервятники. Сами себя они именуют «жители пещер». Чори. Те, кто был тогда на берегу.
– А! – с изрядным облегчением выдохнула Грэйн. Все-таки хорошо, что хоть в этом конкретном случае кровожадные ролфи ни при чем. Зато… Проследив взглядом за Джойн, эрна Кэдвен похолодела. Боги! Те бандиты… воинство этого… как бишь его?.. Тиглата! Наемники и мародеры с нашивками на рукавах. И Джойн, конечно же, уже это поняла… И маленькую шуриа с головой захлестнуло виной и покаянием, настолько явно, что видно это было не только Грэйн. Вот и рилиндар наблюдал за графиней Янэмарэйн пристально и внимательно, и взгляд у него был неподвижный и такой холодный, что, казалось, сейчас осядет изморозью на ресницах.
– Эти люди теперь с богиней, – от напряжения голос Грэйн прозвучал громче, чем ей хотелось бы и чем позволяло благоразумие. – Им повезло, что они с Нею.
«И это, когти Локки, чистая правда! – подумала она со злостью, уже подкатывающейся к горлу первыми отголосками бешенства. – Потому что есть вещи гораздо худшие, чем упокоиться в объятиях собственной Матери!»
Рилиндар отвел тяжелый взгляд от Джойн и медленно повернулся к Грэйн.
«Правильно! – ролфи прищурилась. – Давай, вспомни, кто ты и кто перед тобой… и забудь о Джойн. Это же я – твой древний-предревний враг, а не она!»
– Жизнь нужна для того, чтобы жить, хёлаэнайя. Эти дети не выросли, не узнали многих радостей и печалей, не поняли чего-то важного, не любили, не родили своих детей. И это неправильно.
– Но эти яблони цветут. Есть нечто худшее… – Она осеклась на мгновение, а потом закрыла глаза и все-таки продолжила, сперва негромко: – Когда удавка стягивает горло, боги отворачиваются, и ты не можешь позвать, не смеешь позвать! – ролфи не повышала голос, но теперь словно бы яростно выплевывала каждое слово, всю извечную волчью тоску, от которой нет спасения ни в битве, ни на охоте. – А потом – вечное одиночество на ледяных равнинах, и боги не услышат тебя, и Стая не встретит, и снег заметает твой след. И некому вспомнить тебя, и зажечь огонь для тебя тоже некому. Вот что есть смерть. И это – правильно, потому что заслуженно, потому что невиновных нет! Мы рождаемся в крови и с воплями, значит – уже виновны! А потом – вечная охота, и вечный бег по следу, и драка, и запах крови на клыках! Но можно быть величайшим героем или последним из злодеев – ты все равно не нужен богам потом, если не осталось никого, кто помнит о тебе, кто отомстит за тебя, кто зажжет для тебя огонь… А этих людей ты помнишь, и Глэнна приняла их к себе. О чем горевать, когда надо мстить?
– Я отомстил. Но эти жизни потеряны.
– Потеряны для тебя, не для Нее, – она повела рукой, очерчивая поляну. – Они теперь с Матерью и для Нее цветут. Боги… я три пятилетия не видела, как цветут яблони… Впрочем, это твои люди и твоя Мать. Нам Она все равно не ответит, как бы мы ни взывали и что бы ни делали.
Ролфи отвернулась и с тоской посмотрела на цветущие деревья. Дева Сигрейн, она же была посвященной Глэнны и прекрасно понимала, что делала… А шуриа до сих пор, похоже, считают, что Сигрейн прокляла только их! Ха! Сколько таких вот яблонь по всему Архипелагу, и под каждой из них – та, что решилась пройти посвящение. Не принятая богиней-змеей женщина, добровольно, живьем зарытая в каменистую землю Ролэнси… И ни одно из тех деревьев не цветет по весне.
– Идем, – решительно заявил Джэйфф, помогая леди Янамари подняться.
Он молча отрыл в своем мешке кусочек полотна и вытер им заплаканные щеки женщины.
– До моей постоянной стоянки еще полчаса ходу. Поторопимся же.
Небо постепенно темнело, наливалось кобальтовой синью, сумерки подкрадывались незаметно, как это всегда бывает в самом начале мая так далеко на севере. Это в южных краях весна в самом разгаре. Джэйфф Элир видел, Джэйфф Элир помнит…
… – Почему? – спросили когда-то шуриа. – Почему мы должны отдать пришельцам с диких островов наши поля и сады, наши деревни и города? Чем хёлаэнайи лучше нас? Тем, что называют луны богинями, а мы видим духов земли? Нет! – сказали шуриа. – Мы не отдадим нашу землю без боя.
Они сражались не один год, их остановило только Проклятье Сигрейн, и то ненадолго. «Рилинда» была еще одной попыткой если не отвоевать Джезим обратно, то хотя бы отомстить. И как это всегда бывает с местью – она обернулась и против мстителя тоже. Окончательно обозленные хелаэнайи резали шуриа без всякой пощады, как преступивших договор о замирении, и от многочисленного народа осталась ничтожная горстка отчаявшихся хитрецов.
Шуриа проиграли ролфи, а не будь тех, пали бы потом все равно, но уже под натиском одержимых диллайн с их нетерпимым Предвечным и огнестрельным оружием.
Так что дело, пожалуй, не в самих ролфи, а в том, что они по-разному относятся к жизни и смерти, своей и чужой? Не важно, как ты живешь, важно, что будет потом. А еще есть верность богам и верность вожаку. Так, эрна Кэдвен? И никто не станет каяться – ни шуриа, ни ролфи. Потому что каждый был по-своему прав. И так думает не только каждый из детей Хелы, но и дети Шиларджи тоже. А между ними навеки пролегло слово Девы Сигрейн, ее великое Проклятье.
Когда в Джезиме-Синтафе для шуриа все закончилось, Джэйфф вернулся на Шанту озлобленным и униженным, лелеющим свою ненависть, словно единственное болезненное дитя. Остров принял своего сына, как и всех прочих, неласково – суровой зимой, затяжной весной, сонмом болезней, голодом, ледяными ветрами и оползнями. В первые два года Джэйфф Элир похоронил своими руками больше детей, чем за всю жизнь обнял и посадил на колени. Остров Шанта сказал рилиндару: «Я беспощаднее тебя, убийца. Я коварнее тебя, диверсант. Я сильнее тебя, воин. Покорись или умри». Покориться Джэйфф Элир не хотел и не умел. Но ему пришлось. Когда в крошечном поселке, где он жил, к весне остались в живых только сам Элир, женщина-полукровка и маленький мальчик, бывший рилиндар обратился к Жизни, приняв душой и сердцем одну-единственную заповедь, данную змеиному народу милостивой Шиларджи: «Каждая жизнь должна быть прожита»…
