Людмила Астахова - Невиновных нет
Джэйфф как ни в чем не бывало снял с огня сковородку и протянул ее дамам, уже сидевшим напротив с тарелками в руках.
– Ну, что ж, в память о древних ролфийских карасях угощайтесь, милые. Помянем рыбок другими рыбками.
Джона бросила осторожный взгляд на Грэйн и подумала, что лукавый шуриа сам не знает, чем рискует. Судя по тому, какие глубокие морщинки образовались меж бровей ролфи, та уже мысленно слагает новую часть саги о Безумном Эйккене. И еще, чего доброго, скоро захочет ее исполнить. А ведь Элир не слышал, как поет эрна Кэдвен. Ролфи, они ведь тоже умеют страшно пытать врагов.
Наскоро воздав должное сегодняшним форелям и всякому прошлому улову рилиндара, а также его поварскому искусству, путешественники собрались и пошли дальше. Темп умело задавал Джэйфф – так, чтобы женщины не выбились из сил и не пришлось делать остановок до самого вечера. И как выяснилось, не такой уж бесплодной глыбой камней был остров Шанта. Нет, скал и каменных утесов тут оказалось предостаточно, но не слишком крутые горные склоны сплошь поросли лиственным лесом, а небольшие долины между ними – высокими сочными травами. Каменные осыпи сменялись целыми полями вереска, а открытые, продуваемые всеми ветрами пространства – густыми зарослями. Валуны, кое-где покрытые шкурами лишайника, – обильными черничниками. А рядом шумело море, совсем рядом, оно сотрясало скальную основу Шанты, словно ежеминутно напоминая о себе, о своей неимоверной силе.
Джэйфф специально вывел женщин на одну из вершин, чтобы они могли увидеть, как солнце, похожее на золотой нож, взрезает серый полог низких облаков, а сильный южный ветер гонит их прочь. Небо расчистилось очень быстро – бирюзовое и высокое, – а мелкая рябь волнения высеребрила морскую даль.
– Завтра будет уже совсем жарко, – молвил шуриа. – Этой ночью потеплеет.
А потом они стали медленно спускаться в долину по едва приметной тропке. Она петляла меж стволов и камней, иногда терялась, потом находилась снова, чтобы ближе к вечеру вывести путников к остаткам хутора.
Все то немногое, что сохранилось на месте чужой тяжелой жизни и безвременной смерти.
Несколько серых валунов, заросших мхами и лишайником, торчащие, словно спины диковинных животных, посреди прошлогодней сухой травы и молодого лозняка, да невысокий, словно подгнивший зуб, остов печной трубы, тоскливо устремленный в сумеречное небо, – вот и все, пожалуй, что указывало на то, что здесь когда-то стоял дом. Когда, чей? Грэйн, по большому-то счету, это было неважно. И без разъяснений понятно, что по своей воле никто не бросит небольшое расчищенное поле и заросший сад, никто не станет поджигать над головой собственный кров. Следы давнего пожара до сих пор не скрыла свежая весенняя зелень. И тишина. Только несколько – четыре! – кривоватых яблонь, сплошь усеянных крупными, медово-сладко пахнущими цветами. Два больших дерева, одно поменьше и одно совсем маленькое, карликовое.
– Гильян, Дашери, Эрра и Адад, – назвал рилиндар по очереди людей, чьими надгробиями стали эти яблони.
«Здравствуй, Джойана Ияриэнайя! С возвращением тебя!»
Мужчина и женщина – муж и жена, их старшая дочь и маленький сын шагнули навстречу леди Янамари. И протянули к ней руки-ветки, и обняли листьями, и поцеловали чуть розоватыми нежными губами лепестков.
Право, нет нужды иметь способность видеть духов мертвых шуриа, чтоб все понять без слов. Достаточно внимательно взглянуть на живых – на то, как намертво окаменел лицом бывший рилиндар, а Джойн с жалобным, каким-то почти птичьим возгласом приникла к ближнему деревцу и, бормоча что-то на свистящем наречии шуриа, стала гладить ладонью покореженную кору.
Обитатели хутора, без сомнения, были убиты, а после – схоронены, и на месте их упокоения встали вот эти вот деревья. Встали и зацвели по весне, чтоб после осыпаться на землю плодами… Глэнна приняла своих родных детей. Так к чему рыдания?
Слух никогда раньше не подводил Джэйффа Элира, не подвел он и сейчас. Джойана шептала: «Простите меня! Простите!» – и душа ее содрогалась не столько от скорби по погубленной здесь семье сородичей, сколько от мучительного чувства вины. В чем же может быть виновата имперская графиня, ни разу доселе не ступавшая на землю острова Шанта? И это не придуманная истеричной женщиной абстрактная вина, дающая лишний повод поплакать о себе и судьбе своего народа. Нет, нет, Джойана знала точно, в чем виновата, вплоть до последней сребрушки. Знакомо ей также имя Тиглат… Бывший рилиндар задумчиво пожевал губу, восстанавливая в памяти все, что ему довелось узнать о связях Тиглата с синтафскими… вкладчиками. Леди Янамари вполне могла быть одной из них. И скорее всего… Джэйфф присмотрелся повнимательнее к окутавшему Джону невидимому туману сердечной боли… Скорее всего, так оно и есть. Женщина, конечно, раскаивается. Но одного только раскаяния будет мало.
«Ты сама рожала детей, Ияриэнайя, ты знаешь, какое это счастье. Ты рожала их тому, кого любила, ты рожала их для жизни. И теперь, когда ты видишь маленькую яблоньку, тебе плохо и больно. И это правильно. Так и должно быть, Ияриэнайя. Но тебе придется исправить хотя бы часть ошибок», – подумал Джэйфф и спросил:
– Как зовут твоих сыновей, Джойана?
– Рамман и Идгард.
– Хорош-ш-шие имена.
Его уже давно не радовала возможность ткнуть пальцем в телесную или душевную рану. Не женщине и не шуриа, даже если заслужила. Опыт подсказывал, что всегда есть способ обратить свою и чужую вину во благо.
«Пока мы живы, Джойн, мы можем что-то исправить. И мы попытаемся».
Грэйн прекрасно понимала, что совсем неуместно для ролфи будет сейчас что-то говорить. Лучше всего, конечно же, было и вовсе отойти куда-нибудь в сторону – ни одному божеству, да и духу, должно быть, не понравится присутствие чужака в месте, где нечеловеческая сила явила себя столь отчетливо, как здесь. Но… Глэнна не гневалась на пришлую волчицу с Ролэнси, что попирает землю Шанты. Глэнна ее просто не видела, не желала видеть и слышать тоже не хотела. Так что уходить эрна Кэдвен никуда не стала. Джойн ведь смотрела на поминальный обряд ролфи и даже сама такой провела для своего предка, так отчего бы и Грэйн теперь не посмотреть?
Да, все именно так, как когда-то в полубреду слышала ролфийка от Джойн. Уйти в землю и вернуться деревом или цветком, или чем еще они там возвращаются. Уйти в землю, зная, что тебя примут без условий и испытаний, просто потому, что ты возвращаешься домой. И земля в ответ одарит живых своей милостью, вернет им твою жизнь сторицей…
Так о чем же они тогда скорбят?! Боги, далекие боги мои, да если бы хоть на одну ролфийскую жертву Глэнна ответила так, неужто дети Морайг стали бы мелочиться?! Но богиня-яблоня никогда не отвечала. Не нужны ей были ни ролфийская любовь, ни ролфийская верность, ни кровь, ни жертвы – ничего. Неурожай все равно следовал за неурожаем, порождая голод, а женщины все так же рожали детей в крови и муках и до сих пор продолжают рожать, зная, что каждая попытка может оказаться последней. Недаром быть матерью троих детей – это подвиг, ставящий женщину наравне с мужчиной. Совсем даже недаром.
