Елизавета Дворецкая - Колодец старого волхва
— Да уж пусть его лежит, не троньте! — отмахнулся он. В эти дни у него было много других забот, и ему хотелось поскорее избавиться от Добычи — на пожаре не время блох ловить. — Так чего же ты хочешь? Коли мужа побьют — виры три гривны и продажи три гривны, а за холопа и одной довольно, только ради моего к тебе уважения. Ныне же пошлю вирника с гончаров собрать, и ступай с миром!
— Нет, так не пойдет! — решительно возразил Добыча. — Он не холоп, он мне сын!
— Да как же сын, когда холоп! — Тысяцкий в досаде хлопнул себя по колену. — Родила его тебе печенежка, а она полонянка, раба, стало быть, и сын ее холоп!
— Так что же я, своего кровного сына на волю не могу пустить? — горячась, не сдавался Добыча. — С древних времен был обычай: поработает полоняник урочное время на хозяина, а после ему воля: хочет — восвояси идет, а хочет — на месте остается. А Чернава у меня живет еще с Ярополковых времен, ее срок давно вышел, она вольна теперь над собою. А коли не ушла — стало быть, не хочет. Люди, вы все ведаете! — Добыча обернулся к своим видокам и к посадским старцам, ища у них подтверждения своим словам. — Разве я Чернаву неволил, не пущал ее силком от себя?
Подумав, люди принялись качать головами. Со стороны виделось, что Чернава нисколько не тяготится неволей и не желает другой жизни.
— Вот так! — сказал тысяцкому довольный поддержкой замочник. — И сын ее — мой кровный сын, вольный человек, как и я сам.
По обычаю, ребенок свободного человека от рабыни тоже считался рабом при жизни отца и только после его смерти без выкупа получал свободу вместе с матерью. И едва ли Добыча, вовсе не собиравшийся умирать, отпустил бы на волю двух принадлежащих ему домочадцев, если бы не этот случай. Как холоп, Галченя даже убитым стоил бы самое большее три гривны, а вот за побитого свободного сына Добыча думал получить гораздо больше.
С обычным своим умением убеждать себя в истинности того, что было ему желанно, он и сам уже верил, что Чернава живет у него по доброй воле, а сын ее Галченя — такой же сын ему, как и трое старших. И горячность его убедила не только его самого, но и тысяцкого. Вышеню сейчас занимало другое, и он оставил на совести Добычи определять, кто из домочадцев кем ему приходится, хотя и знал, насколько эта совесть податлива и послушна желаниям хозяина.
— Ну, ежели так, ежели он свободный, то с обидчиков тебе три гривны надобно взять! — приговорил тысяцкий, надеясь, что этим все и кончится.
— По три с каждого! — уточнил Добыча.
— Как с каждого? — удивился тысяцкий, которому нередко случалось судить драки. — Побили-то одного, стало быть, и продажа тебе одна.
— Да бил-то не один! Громча, Меженев сын, бил! — Добыча живо поднял руку и принялся загибать пальцы. — Второй сын, Сполох, бил! Любим, Незванов сын, бил! Горошко с Завидова двора — бил! И еще иные — люди видели. Это сколько ж выходит? — Он помахал сжатым кулаком.
Тысяцкий сначала опешил от такого рассуждения, а потом сообразил, что с каждой из этих продаж часть пойдет и в его казну.
— Кесарю — кесарево, а богу — богово! — кстати вспомнил он речение, услышанное во время сбора податей от епископа Никиты. — Складно считаешь! Эй, отроче, подь сюда!
Тысяцкий подозвал отрока и послал его за Явором.
— Пусть он гридей возьмет да доставит мне тех людей, на кого Добыча с видоками укажет. Виноваты — будут ответ держать.
Довольный Добыча остался в гриднице ждать окончания дела, а отрок побежал за десятником. Вскоре Явор с тремя гридями отправился в гончарный конец за ответчиками, а Медвянка побежала к Обереже. Ей хотелось поскорее обрадовать Галченю и Чернаву вестью о том, что теперь они свободны. Она любила первой узнавать и разносить неожиданные и удивительные вести, а эта новость стоила того, чтобы ненадолго разлучиться с женихом.
В землянке волхва она застала много народу. Живуля у печки готовила для Галчени отвар из ягод боярышника, помогающий от головокружения, Обережа подсказывал ей слова заговора, которым обязательно сопровождалось приготовление лекарства и в котором заключалась половина всей его силы. Здесь же сидели Радча, пришедший проведать Галченю, и Зайка, по обыкновению увязавшаяся за ним. Радча единственный из трех старших сыновей Добычи иногда вспоминал, что Галченя брат ему, а не просто холоп.
— Ой и напутал ты нас, брате! — негромко, с чуть насмешливой лаской говорил Радча, сидя на чурбачке рядом с лавкой, на которой лежал Галченя. — Батя света невзвидел с досады, уж хотел слать на торг киевский тебя закликать как беглого, а тут Чернава говорит — побили, чуть жив. Жаль мне тебя. Ты хоть волосом черен, а перед гончарами чист, как белый голубь. Да твоя беда, что ты им в дурной час под руку попался. Печенеги-то далеко, а старшие братья высоко — только до тебя и дотянулись. Да ничего, ты парень крепкий, поправишься. Попадись я вместо тебя, так не на лавке бы, а в санях теперь лежал, ей-Велесу!
Зайка фыркнула, зажала рот кулаком, но все-таки рассмеялась. За свою недолгую жизнь она успела повидать совсем немного смертей и не знала, что покойника везут к могиле на санях даже летом.
Галченя улыбался Радче, пробуя чуть-чуть приподнять голову. Он никогда не таил зла на старших братьев за то, что они родились от свободной матери и во всем стояли выше его, и был от души благодарен Радче за сочувствие и за то, что он называет его братом.
— А батя-то, помысли, велел на дворе свой колодец копать, — рассказывал Радча. — Эдак, говорит, повадятся бесчинствовать. Нечего, говорит, по посаду ходить, будет своя вода, завсегда удобнее. Уже и за колодезниками послал.
— Это где же он думает копать? — удивился Обережа, хорошо знавший, как глубоко запрятана в белгородском холме вода. — У себя на дворе?
— На дворе против кузни. Да мне мнится, за напрасное беспокойство батя взялся. Тут можно и десять саженей прокопать, а до воды не добраться. Ты бы, волхве, подсказал ему, где искать.
— Попросит — подскажу, — согласился Обережа. — А коли сам умный, пусть после на себя и пеняет за пустой труд. Слово мудрое — золото, на ветер пускать не годится.
Тут и прибежала Медвянка со своей новостью.
— Ой, людие добрые, ушеса раскройте да слушайте! — закричала она, торопливо прыгая по ступенькам вниз. — Галченя не холоп боле, и Чернава тоже! Оба свободны, Добыча сам сказал, да при послухах, при тысяцком, теперь уж не откажется!
— Вот так да! — Радча от удивления поднялся с места. Он-то хорошо знал, как неохотно его отец расстается со своим добром. — Или за Чернаву родичи из степей выкуп прислали богатый, что двадцать лет копили? Сон тебе видится!
— Сам проснись! Слушать надо, что на свете деется, а не дремать под лавкой! Побитым холопом он бы гривну стоил, а свободным — по три, да с каждого обидчика! Тысяцкий так рассудил, и уже в гончарный конец Явора послал за. ответчиками.
