Инна Живетьева - Орлиная гора
Солдат у колодца опустил ведро, утерся рукавом. Пояс на его штанах был завязан небрежно, теплый плащ валялся тут же, на снегу. Митька отвернулся – у этого он спрашивать не хотел. Попался навстречу еще один, несший на плече медную вывеску; огромная пчела на ней чуть закоптилась. Следом топал второй, тащил кувшин, прижимая к груди. Вся рожа мародера поблескивала от меда. Митька прибавил шагу.
К дому медуницы огонь еще не добрался. Но скоро вспыхнут сплетенные из соломы пчелы. Возьмутся огнем резные ставенки, и пламя сотрет искусные узоры. Станет тяжелее запах горелого мяса: тут, ближе к небольшой площади, мертвых больше. Все на защиту встали – и старики, и мальчишки. Вон пацаненок – лет десять, не больше. Кто-то успел отнести его к плетню, положил на сугроб. Рядом уткнулась лицом в снег женщина, выстрелом ей разнесло затылок.
Одна створка ворот – ярко-желтых, резных – висела, скособочившись; другую выломали вовсе. Посреди широкого двора стояли князь Дин с соратниками. Митька обошел двух убитых парней, оба в одних рубахах, светловолосые, похожие. Они и умерли одинаково: сжимая в руках вилы; одному пуля вошла в грудь, другому в лицо. Чуть в стороне хрипел мужик, на раненого не обращали внимания. Митька остановился. Кровь залила разорванный ворот, но все равно можно было разобрать вышитых пчел. Запрокинута голова, судорожно подергиваются посиневшие губы. Не жилец. Матерь-заступница, будь милосердна к нему, открой калитку в Сад… На выстрел обернулись – и князь Дин, и солдаты. Мужик царапнул ледяную землю пальцами и затих. Княжич сунул пистолет за пояс.
Отец посторонился, давая сыну место рядом с собой.
Не поленились, вытащили на двор стол. Веревки стискивали щиколотки и запястья медуницы, тянулись к ножкам стола. Волосы падали золотым водопадом, стелились по земле, и сержант уже примеривался к ним с ножом. Этой подол на лицо не накинули, просто распороли платье. Наверное, хотели, чтобы медуница все видела. Но глаза цвета гречишного меда смотрели в зимнее небо. Снежинки медленно опускались на ее лицо, на золотистую грудь в лиловых синяках. Князь поудобнее перехватил нож – Орел на рукояти скрылся под ладонью. У Митьки заледенел позвоночник.
Нож вошел в золотистую плоть. Распахнулись шире глаза, всхрипнула медуница, когда убийца потянул лезвие обратно.
– Вот так, – князь Дин показал окровавленную сталь. – И бабы они как и все. И кровушка такая же.
Вылез из-под стола сержант, придерживая охапку струящегося золота. Медуница чуть повела освобожденной от тяжести волос головой, застонала. Кровь толчками била из раны, капала со стола на землю. Заметался взгляд – от белесого неба к пламени надвигающегося пожара, от поднимающихся клубов дыма к лицам убийц. Князь Дин наклонился, бросил насмешливо:
– Ну, прокляни!
Испуганно отшатнулся сержант, чуть не выронил волосы.
– Мы… не проклинаем, – изо рта девушки потянулась кровавая слюна.
– Слышали? – Князь насмешливо глянул на солдат, вытер нож о разорванное платье.
– Вы уже… прокляты… – тихий выдох услышали все. – Ваш род потерял покровителя… Когда ваш враг придет… – взгляд снова метнулся к высокому небу, застыли ресницы.
Растерянное, испуганное молчание опустилось на двор. У князя дрогнули от гнева ноздри.
– Она не врала, – Митькины губы, привыкшие к молчанию, плохо слушались. – У нас нет покровителя.
Да, бой был коротким. Вряд ли кто знал, что княжич в Валтахаре выпустил одну-единственную пулю.
А волосы медуницы потом разобрали на тонкие прядки и хвалились ими перед теми, кто не участвовал в набеге. Князь Дин добился своего – теперь байки о Миллреде рассказывали с насмешкой.
Крох долго восторгался задумкой, хлопал Митьку по плечам, кричал: «Молодец у тебя отец! Учись!» Митька вежливо улыбался и старался не встречаться взглядом с отцом. Он не мог забыть фразу, сказанную, когда отряд покидал Валтахар: «Сынок, честь мундира в том и только в том, чтобы побеждать. Не забывай, ради чего все это делается, и тогда ты поймешь: решение правильное». Ветер кидал клубы дыма им вслед, и не было ничего странного в том, что Митька опустил ресницы.
Он уже и не помнил, когда первый раз отвел глаза. Может быть, через несколько дней после первого ночного разговора с отцом? Приехал князь Крох, и они втроем сидели в домике, за тем же самым столом, и снова капал свечной воск. Князь расспрашивал о короле, о настроениях в столице. Митька все ждал, когда он спросит о сыне. Но Крох не произнес имя Маркия, скорее всего, ему донесли раньше об отречении наследника. Наверняка доложили и о том, что сказал Митька Совету. Странно, что ни отец, ни князь Крох ни разу не попеняли княжичу.
– Ты был близок к Эдвину, – говорил тогда предводитель мятежников. – Он умеет убеждать. Вбил тебе в голову свои дурацкие идеи? Ладно, не отвечай. Жаль страну, король которой не понимает, в чем сила и честь мужчины. Хочет, чтобы мы тихо сидели по замкам, как мыши. Чтобы забыли вкус крови, жажду победы. Эмитрий, ты вот знаешь, что такое жажда. Поверь мне – желание победы терзает не меньше. Шакалье! Наших сыновей приходится учить этому! Дожили!
Он говорил искренне, распаляясь от своих слов. Митьке хотелось отодвинуться.
– Запомни: можно научиться виртуозно владеть шпагой, но если ты ни разу не вонзил ее в плоть врага – ты не боец. Нужно уметь убивать. Милосердие – глупое слово для трусов и лентяев. Да-да, трусов и лентяев. А еще дураков. Только они могут оставить в живых врага. Ничего, твой отец хороший солдат. Он тебя научит. Побеждать – вот что главное для мужчины. Наслаждаться победой. Желать победить. А все дурацкие байки выброси из головы.
Княжич чуть наклонил голову, Крох наверняка принял это за согласие. Но Митька не понимал, как можно находить сладость в смерти, пусть и врага. Да, он приговорил к повешению капитана Германа, но разве можно наслаждаться мучительным чувством стыда, что такие гады живут на свете? Брезгливым отвращением?
А первый убитый до сих пор вспоминается судорогой в ладони. Это случилось через несколько дней, как княжич появился в горах у Вернехолмских лесов. Выехали встретить обоз с оружием и попали в засаду. Солдат в королевском мундире выскочил на тропу сбоку от Митьки. Княжич успел разглядеть в профиль лицо, изрытое оспой. Обычный деревенский парень с пухлыми губами и коротко, по-военному, остриженными волосами. Пистолет плотно лег в руку княжичу. Вот она, настоящая грань между верностью королю и верностью роду. Нажать курок – и точка будет поставлена. Сбилось дыхание. Солдат все еще целился, по-учебному сосредоточенно и не глядя по сторонам. Выругался, облизнул по-мальчишески губы и снова припал к ружью. Новобранец. Может быть, это – первый бой для него.
