Вероника Иванова - Раскрыть ладони
— Я хочу... сделать новое.
Судья приглашающе кивнул:
— Извольте. О чём ещё вы хотите заявить?
— Маллет не крал ту фигурку.
— Почему вы в этом уверены?
— Потому что я сам подложил хрусталь ему в сумку.
Во всём происходящем явственно ощущалась неправильность, которую отстранённое, сделанное с виновато-беспомощной улыбкой признание только подчеркнуло и выпятило. Разумеется, все сидящие за столом понимали: просто так в проступках никто не признается, да и причина неожиданного признания налицо, на самом, можно сказать, виду. Ведь не ради же развлечения руки Харти завязаны узлом?
И мне, и дознавателю, и судье хотелось узнать ответ на главный вопрос: кто? Но церемония настоятельно требовала неукоснительного исполнения, потому Фаири продолжил:
— По какой причине вы так поступили?
— Потому что я ненавижу Маллета.
— Он чем-то оскорбил вас? Причинил вам зло?
— Он нравится женщинам.
Дознаватель не удержался и хмыкнул, чем вызвал строгий взгляд судьи в свою сторону.
— Этой причины достаточно для ненависти?
— Он им всем нравится. Всем. И ничего не делает, чтобы нравиться, а они так и липнут, так и липнут... — Улыбка сменилась горестной гримаской. — Все подряд. Всегда. Повсюду.
— Знаете ли, любезный, я тоже не избалован женским вниманием, но почему-то не испытываю потребности мстить красавчикам, которым повезло больше, чем мне, — глубокомысленно заметил Фаири. — Итак, вы подсунули хрустальную статуэтку и обвинили человека в краже только потому, что...
— Он разрушал мою жизнь.
— О, это уже любопытно! — Судья даже выпрямился. — Каким образом?
— Он... влюбил в себя мою хозяйку и собирался воспользоваться.
Судя по растерянному лицу Карин, она и сейчас была не против, чтобы я воспользовался. Желательно, ею и, желательно, не откладывая намерений в долгий ящик.
— Постельные утехи — не предмет обсуждения. Чем вам могли помешать удовольствия присутствующей здесь dyesi?
Харти обратил на купчиху туманный взгляд:
— Я сам хотел быть с ней.
Со скамьи свидетелей раздалось возмущённое:
— Ах вот как?!
Судья поднял вверх ладонь, призывая к тишине.
— Поэтому вы решили очернить присутствующего здесь Маллета в глазах вашей...
— Почтенный господин, всё было совсем иначе!
Карин со всей возможной торопливостью добралась до судейского стола и нависла над ним:
— Всё было иначе!
— Не волнуйтесь так, любезная dyesi... — расторопный служка поднёс купчихе кружку с водой.
— Я не волнуюсь! И не надо мне совать всякую дрянь!
— Это не дрянь, а вода с ледника, — оскорблённо заметил Фаири. — И волноваться, в самом деле, не нужно. Вы желаете рассказать что-то по рассматриваемому обвинению?
— Да, почтенный господин, желаю!
Трагическое представление постепенно превращалось в ярмарочный балаган, но я по-прежнему не чувствовал себя его участником и смотрел на кипящие передо мной страсти с каким-то странным равнодушием.
— А и влюбилась я, так что ж в том плохого? Сами видите, есть, в кого влюбляться! И не дура, вижу, что ему от меня ничего, кроме денег, и нужно быть не может... Только я и заплатить могу, не обеднею. В моей семье всегда говорили: если есть, за что платить, не скупись! А тут вдруг затмение на меня нашло, господин почтенный! Как увидела я, что он с другой милуется, весь ум вмиг растеряла. А этот... — купчиха грозно зыркнула на Харти. — Этот сразу выгоду искать начал. Говорит, только пожелайте, госпожа, накажу вашего обидчика. Я и, по ярости бабьей, говорю: накажи! Но я ж не знала, как всё будет... Думала, по-мужски они поговорят, по-свойски.
— Почему же вы, придя сюда, не признали, что обвинение измышлено, а не справедливо?
— А боялась, почтенный господин. Да и... Уж больно наказать хотелось! И сейчас хочется.
— Хм-м-м... — Судья потрогал пальцами уголки губ, пряча улыбку. — А где, собственно, dyen Нивьери миловался, что вы это увидели?
— Да в лавке прямо, господин! Харти ко мне пришёл и говорит: спуститесь, загляните, что творится. Я и заглянула...
— Понятно. Dyen Нивьери, а вам не пришло в голову, что любовные встречи лучше проводить в местах... удалённых от любопытных взглядов?
О, и до меня очередь дошла. Что ж, отвечу, мне скрывать нечего:
— Господин, эта встреча была...
— Не любовная. Она ему ещё и денег дала, словно за работу. Надо было что-то красотке, она получила, заплатила и ушла, не прощаясь, — вместо меня с прежней печальной отрешённостью во взгляде рассказал Харти.
Значит, он всё видел и слышал? И поспешил отправиться за купчихой, чтобы... Вот сволочь! Я бы так не смог. Соображения не хватило бы.
— Ах ты...
— Любезная dyesi, не оскорбляйте слух суда простонародными выражениями! — Надменно и повелительно повысил голос судья, правильно угадав, что может последовать за яростным вскриком.
— Но господин почтенный, он же меня обманул! Он же, тварь за...
— Тише, я прошу! Заметьте, ПОКА прошу. Потом начну приказывать. — Фаири кивнул служке, и тот приготовился записывать высочайшее решение. — Обвинение, предъявленное Маллету Нивьери, снимается за... Собственно, за своим отсутствием. Dyesi Карин Каланни, как невольно попустившая совершение навета и оговора, уплатит в казну извинительную подать в размере... Скажем, десяти серебряков. Совершивший же оговор dyen Харти Оттом... Что скажете, Тинори? Следы принуждения нашли?
Дознаватель, некоторое время назад прекративший разглядывать Харти и вернувшийся в полудрёму, покачал головой:
— Внушений не было. Мастер работал. Настоящий.
— Кто-то из известных вам?
— Нет. Пожалуй, нет. Но определённо, гильдиец. Кто-то из Теней.
— Значит, вы готовы подтвердить, что насильственного вмешательства в сознание не проводилось?
— Готов. Вмешательство, конечно, было, глупо отрицать, но решение этот богомол принимал сам.
Какая странная беседа... И что-то знакомое. Кто же мне и когда рассказывал? Не вспомню, но зато в памяти осталось детское восхищение от прикосновения к тайне. А ведь я сначала не поверил, что в Городской страже есть особые люди, которых презрительно называют «кротами» за то, что те умеют рыть норы в чужих сознаниях для подчинения... Или для того, чтобы найти следы чужого, преследуемого законом вмешательства.
Неужели мой дознаватель — один из этих «кротов»? Может, он и тогда, в кабинете, копался в моей голове, что-то внушая? Наверняка. Потому что, выходя на улицу, я был спокоен, хотя следовало бы дрожать от страха. Да, он лишил меня надежды, зато этим помог бросить силы на действительно полезные занятия, а не на панику. Но почему? Для чего?
