Вероника Иванова - Раскрыть ладони
Дознаватель, словно услышав незаданный вопрос, устало улыбнулся, и ответа не потребовалось. Сделал, потому что захотел. Просто захотел. Если день за днём служба вынуждает тебя творить скучные и малоприятные вещи, иногда до остервенения хочется сотворить что-то... за что тебе не будет стыдно.
Улыбка, предназначенная для меня, стала шире и светлее. Он что, и сейчас читает мои мысли?! А впрочем, пусть. Мне нечего скрывать. Особенно — благодарность.
— Осталось выяснить только...
— Не думаю, что мы узнаем имя или приметы, — усомнился дознаватель.
— И всё же... Любезный, вы можете объяснить, что случилось с вашими руками?
Харти опустил взгляд, всмотрелся в узел безвольно повисших конечностей.
— Мои руки... Он сказал, подлецам и предателям руки не нужны. Совсем не нужны. И у меня рук больше не будет... Я просил его остановиться. А он только говорил: вспомни, какую ты совершил ошибку, и исправь её. Он всё время это говорил. И с каждым словом ломал... Больно... Больно...
— Как он выглядел?
— Не знаю... Лица нет... Не вижу... Только голос. Только он. Вспомни и исправь, вспомни и исправь, вспомни и исправь... Иначе боль не закончится. Но он обману-у-у-у-у-ул!
Отрывистые вдохи перешли в отчаянный вопль, и Харти покатился по лужайке прямо перед судейским столом.
— Обману-у-у-у-ул! Я же сделал всё, как было нужно... Я сделал!.. Так почему же мне снова больно?!
Судья скорбно качнул головой, и стоящий за спинкой кресла стражник потянул из ножен короткий меч.
— Обману-у-у... Аг-р-х!
И всё затихло. Поэтому звук упавшего в траву у моих ног кусочка коры показался мне громом небесным, и я невольно поднял голову, чтобы убедиться: грозы нет. Поднял и встретился взглядом со знакомыми серыми глазами на лице, по которому неугомонной змейкой метался магический узор.
* * *— Я просил не приходить сюда.
Занавеси давно уже успокоились, но слова прозвучали только сейчас. Потому что я до последнего надеялся: он не осмелится остаться и уйдёт.
Зря надеялся.
— Думаешь, было бы лучше, если бы я постучал в дверь? Представляю, как удивились бы твои родственники!
— Я просил не приходить вовсе. Никогда.
Убийца вздохнул и переместился из-за моей спины вперёд. То ли чтобы видеть выражение моего лица, то ли чтобы показать мне своё удовольствие.
— Но мне же нужно будет как-то забирать заказ, верно?
— Как делал, так и забирай. Только он ещё не готов.
— А я не за ним и пришёл.
Хочет меня разозлить? Бесполезно. Я давно уже переполнен злобой. И её костёр не сможет запылать жарче, только прогореть. Дотла.
— Ты не понимаешь слов?
— Прекрасно понимаю.
— И почему же ты снова здесь?
— Потому что хотел удостовериться.
— В чём?
— В твоём успешном возвращении домой.
И голос-то как заботливо звучит! Нет, ему не убийцей надо было становиться, а подаваться в актёры. Хотя, Тени ведь тоже немало актёрствуют, когда подбираются к своим жертвам.
— Были сомнения?
Спокойное признание:
— Были.
— Неужели?
Убийца всмотрелся в моё лицо, недовольно фыркнул и отвёл взгляд.
— Да ты и сейчас...
— Какой?
— Опасный.
Вот как? Интересно, что сие определение означает в устах Тени? Осуждение или восхищение? Мне почему-то слышится первое, хотя куда более желанно второе.
— А тебе-то что за дело?
— Да никакого. Только хочешь ты или нет, а я здесь побуду. Самое меньшее, до утра.
— Это ещё что за заявление?! Да по какому праву...
Он бесстрастно цыкнул зубом:
— А зачем нужны права? Я делаю то, что кажется мне важным, и всё.
— Слушай, ты...
— А вот лезть в драку не советую. Лучше отдохни. Хотя... Если не можешь иначе, давай.
Убийца переступил с ноги на ногу, меняя положение ступней, и пружинисто согнул колени, готовясь к отражению возможной атаки. Или к уходу от неё.
— Ну?
Боги, как же мне хочется его ударить! Со всей силы, чтобы кулак вонзился в тело, смял плоть, провернулся, закручивая волокна мышц... И чтобы обязательно потекла кровь. Горячая, распространяющая в воздухе аромат, похожий на дыхание моря, принесённого ветром, только душно-приторный, а не свежий.
Очень хочется. Но пальцы и не думают сжиматься. Потому что они благодарнее, чем моё сердце. Не могу поднять руку на человека, который... Нет, не спас мне жизнь. Но сделал немногим меньше. Причём сделал по собственной воле, без просьб и требований.
Правда, и простить ему содеянное тоже не могу.
— Ну же? Я жду!
Поворачиваюсь спиной.
Проходит минута, и Тень снова вырастает передо мной с прежним недоумением во взгляде:
— Не будешь?
— Нет.
— А я думал, тебе нужно подраться...
— Считаешь себя умным?
Горделивое подмигивание:
— Не без того!
— Ну и считай.
— Эй... Что-то ещё случилось?
А вот показного беспокойства мне не совсем требуется. И искреннего — тоже.
— Ничего.
— Я думаю, ты радоваться сейчас должен. А у тебя почему-то всё наоборот...
— Радоваться?! — Запрокидываю голову и хохочу. — Радоваться?
— Дурной ты какой-то, право слово...
— С такими помощничками не только дурным станешь!
Кажется, он слегка обиделся: отвернулся, заложил руки за спину и качнулся на каблуках.
— Скажешь, не надо было?
— Что? Помогать? Нет.
— Хотел попасть на каторгу, что ли? У тебя там интерес? Так зачем прикидывался, что переживаешь?
— Я?! Прикидывался?
— Ну не я же! Лицо такое грустное было, словно всю семью за раз похоронил.
— А где ты видел человека, с радостью готовящегося принять обвинение?
Убийца тряхнул белесыми вихрами:
— Так чем же ты недоволен?
Неужели так трудно понять? Это же невероятно просто... Проще простого!
— Не надо лезть в мои дела. Я бы сам справился.
— Са-а-ам? — в голосе Тени появилась горькая насмешка. — Да ты же и палец о палец не ударил! Стоял бы перед судом, как баран, и ждал мясника!
— Ну и пусть! Тебе-то что? Но я бы делал это сам, понимаешь? САМ!
За все прожитые годы мне досталось очень мало заботы от людей, которые меня окружали. Но каждая попытка чужого вмешательства, совершенного даже с любовью и самыми благими пожеланиями, неизменно заканчивалась для меня бедой. И потом, если даже родная мать без видимых причин предала и бросила, как я могу верить незнакомому человеку? Да и отец...
Он прятал меня от жизни. Слишком долго прятал. Может быть, щадил, может быть, надеялся найти средство всё исправить. Но что получилось? Мои сверстники, те, что могли бы стать моими друзьями, считали меня заносчивым выскочкой, а теперь открыто смеются или ненавидят. Пусть прошлое изменить невозможно, но я не знаю, что сделать с настоящим, чтобы будущее было ласковее ко мне... Не знаю. И подсказать никто не может. Зато я хорошо понял кое-что другое.
