Иней Олненн - Книга 1. Цепные псы одинаковы
— Тоже мне — наука, — фыркнул Редмир, — корешки собирать. Этак знахаря от стряпухи не отличишь!
— Не рассказывай про то, чего не знаешь, — осадил его Оярлик. — Знахарствовать ты не умеешь да, поди, и в стряпне не силен!
Ингерд рассмеялся. Эйрик вспыхнул.
— На себя погляди, Лис! — воскликнул он. — Сам-то, небось, меньше моего знаешь!
— Ну уж не меньше! — сердится Лис. — У меня дед знахарем был и прадед тоже…
— Всех вспомнил! — ярится Барс. — Деда и прадеда в помощь зовешь, как самому туго приходится! Вот лисья порода!..
— Ах, ты, так тебя да разэтак! — вскочил Оярлик да за нож схватился.
Эйрик тоже вскочил и тоже с ножом, Ингерд чует — сейчас убийство свершится, но вместо того, чтоб спорщиков по сторонам развести, сам решил им тумаков надавать. И только они было схватились меж собой, только кинжалы скрестили, как слышится голос Травника, отрока чудного — негромкий такой и спокойный:
— Целебные травы — это хорошо, через травы всякие сама земля нас излечивает, а через заговоры духи нам помогают, а духи есть не что иное, как земли голос. Стало быть, и травы, и заговоры полезны одинаково, ежели от мудрого человека даются.
Остановились Волк, Лис да Барс, будто очнулись, друг на дружку поглядывают ошалело и понять не могут, отчего кинжалы в руках и отчего руки чешутся друг другу горло перерезать. А Травник будто и не замечает ничего.
— Поделитесь наукой своей, мудрые знахари, — говорит. — У нас дорога дальняя, хорошо бы знать, какая травка боль снимает, а какая — усталость, какая кровь останавливает, а какая — слезы, какую есть можно, а какая смерть принесет?.. Из какой ветки стрелу выстругать, а из какой — для копья новое древко?
И Травник, все в той же позе паучьей сидя, на стариков пристально посмотрел.
— Обо всем рассказать — года мало, — важно ответствовал дед, поучительно воздев кверху обглоданную кость. Бабка истово закивала. — Скажу слов немного, но польза от них будет великая.
— Внимаю речам вашим, — Травник весь обратился в слух.
Дед кость в огонь бросил, руки подолом рубахи обтер и вещает:
— Кровь хорошо чернобыл остановит, его в болоте сразу сыщешь, на осоку похож. Пырей запросто боль прогонит, да болей трава вместе с ним. Помереть захочешь — волчьей ягоды поешь иль вороний глаз, поможет всенепременно. Ну, а копье несравненно хорошо из осины делать, луки — из рябины, а стрелы — из ольхи.
Ингерд, Эйрик и Оярлик разом опустили ножи.
— То есть… как это — копья из осины?.. — спрашивает обескураженный Эйрик. — Ты чего, дед? Когда это копья из осины делали?.. Да мы всю жизнь копья из ясеня и падуба мастерим, луки — из тиса, да это все знают!
Он оглянулся на Волка и Барса.
— А вот из осины щиты добрые получаются, — добавил Оярлик. — Чего-то перепутал ты, дед.
И что тут со стариками сделалось! Осерчали, зашипели, руками скрюченными на них замахали, что два карлика — лица злобными стали да уродливыми, отшатнулись в страхе и отвращении Ингерд да Эйрик с Оярликом, а бабка заверещала противным голосом:
— Ты, старый дурак, виноват! Чего наплел?
И как хватит его по уху!
— А ты чего, карга, молчала, будто рыба? Сама говорила: не загрызем, так облаем! — дед в долгу не остался и по голове стукнул.
И как пошла у них драка с руганью и визгом, словно кошка с собакой сцепились, только пыль по сторонам да клочья одежды.
— Разнять их надо! — крикнул Эйрик. — Ведь поубивают друг друга!
Но Травник остановил его своим посохом, простер над дерущимися худую длинную руку и сказал повелительно:
— Ве кархат, эгнари! Найра ие, найра Эльм!
После этих слов бабка кошкой обернулась, дед — собакой, Эйрик аж отскочил. Кошка с воем в одну сторону кинулась, собака с лаем — в другую, и скоро их и слышно не стало.
Эйрик с Оярликом на чудодейственного Травника во все глаза уставились, и Эйрик просипел:
— Ты… да ты… ты же ведун! — поперхнулся он своей догадкой. — Что б меня!.. Чур меня, чур!..
Он замахал руками, точно защищаясь, попятился, споткнулся и рухнул, чуть не в самый костер. Травник к Оярлику повернулся, Оярлик в бок шарахнулся, а Травник шарахнулся от него, ведь у Лиса в руках все еще нож был. Ингерд, глядя на все это, расхохотался и хохотал до слез, и всем сразу стало легче. Страх ушел. Исчезла жажда убийства. Кинжалы в ножны возвратились, будто и не покидали их вовсе. Осталось только горькое удивление, что так легко рука с оружием на друга поднялась.
— Это все они, проклятые, — со злостью бросил Эйрик, — от них все раздоры, от странников этих, перекати-поле!
Он поднялся на ноги, с опаской на Травника поглядывая и соображая, не накажет ли он его за прошлые насмешки. Вспомнив, сколько раз он над чудным отроком потешался (хоть и без злого умысла), Эйрик едва не застонал. Над ведуном потешался!.. Он потихоньку костер обогнул и рядом с Ингердом встал.
— Послушай-ка, Травник… э-э…чудодейственный, — Оярлик тоже осторожничать начал, — а как ты распознал, что старики эти и не старики вовсе?
Тут настал черед Травника смеяться, и он стал похож на обыкновенного мальчишку.
— Да тут и гадать нечего было, — говорит, — дед-то про целебные травы такую околесицу нести взялся, что невмоготу слушать было! Все перепутал, все перемешал! Про одно только сказал верно: про волчью ягоду да вороний глаз.
— Ну, про это все знают, — усмехнулся Ингерд.
Он еще больше зауважал юного ведуна, стараниями которого они избыли столько бед. Зауважали его и Эйрик с Оярликом, но относиться к нему стали все же с некоторой опаской, зная, что он ведун, хоть одеждой и не менялись.
— Стало быть, эти кошка с собакой тоже одержимые? — спрашивает Оярлик.
Травник кивнул.
— Эх, зря уйти им дали, — Эйрик сокрушенно поглядел в темноту. — Где-нибудь они дел натворят, раз здесь не получилось.
— Не натворят, — успокоил его Травник, — они теперь свои истинные обличья приняли, никого не тронут, меж собой драться будут.
— Стало быть, так и загадано, — промолвил рыжий Скантир. — Нет, ты подумай, до чего просто: сотворить из кошки с собакой оборотней, глядишь — и люди уже как кошка с собакой дерутся!
— Я из-за этих одержимых двух своих родичей убил, — угрюмо молвит Эйрик. — Я дома на отунге только Судом Меча оправдаться смог. Умом все понимаю — не на мне вина! — а кровь-то на моих руках, и перед глазами — дети, что сиротами сделал, и жены, что вдовами оставил…
Эйрик горько махнул рукой и замолк.
— Доберемся мы до этого колдуна, дай срок, — говорит Оярлик, — доберемся до его поганого острова, никуда он от нас не денется.
А Ингерд другой остров вспомнил — зеленый, птичьим перезвоном наполненный, и защемило сердце, одной половиной там, у студеных ключей оставленное. А Оярлик вскочил вдруг да на круг с песней пошел:
Эх, поле-трава,
Да на поле том трава-мурава.
Я по травушке-муравушке пойду,
Во поле чистом я цветов наберу.
Наберу цветов, где катится ручей,
И сплету венок я любушке своей!
Перед Эйриком ногой топнул, Эйрик порывисто поднялся, плечи развернул — и ну ломать колена! Сапог о землю стучит, земля из-под сапога клочьями летит:
Приходи к ручью любавушка моя,
Мое сердце истомилось без тебя.
Цветами милой буду косы украшать,
Буду милой губы жарко целовать!
Стоят друг против друга, подбоченясь, потом рассмеялись оба, один одного по плечу хлопнули и к костру сели.
Занимался рассвет. Перед ними, объятые туманом, лежали земли Медведей, и были они им такие же чужие, как нехоженый Лес Ведунов.
— Никогда тут не был, — говорит Эйрик, окидывая взглядом сумрачную туманную долину.
— Вот и побываешь, — ответил Ингерд и махнул рукой:
— Вперед.
Полого и незаметно поля собирались в низину. Течение Бурой стало шире и как будто медленней. Потянуло болотной гнилью, земля под ногами стала зыбкой, сквозь траву вода засочилась.
— Паршивое местечко, — бросил Эйрик, к каменной тверди под сапогом привыкший.
— Бывает и паршивей, — отмахиваясь от мелких мошек, тучами роившихся над головой, возразил Оярлик.
Травник молчал, но, судя по тоскливому выражению его лица, ему здесь тоже не нравилось. Ингерд размашисто шагал первым, он знал, что это болото — еще не болото. На севере его исконные земли аккурат примыкали к землям Медведей, и там, по краю, болото было куда серьезней и опасней этого. А уж про Гиблые Топи и говорить нечего — человеку их не пройти. Одного Ингерд не понимал никогда: как это Медведи в такой грязи да сырости живут? Однако выяснить это он не пробовал: в обиталище Скронгиров проникнуть никто не решался, напуганные рассказами о бескрайних трясинах и о тех, кто пошел и не вернулся.
Занялся рассвет, но был он какой-то тусклый, туман поредел, зато мошек отчего-то больше стало, они будто радовались новому дню и с этой радости лезли в глаза, нос, рот и уши. Пришлось повязать ксары до самых глаз, а Травнику наконец-то пригодились длинные рукава, он их в кулаки собрал, чтоб докучливая мошкара не пробралась.
