Николаос - Ангелы молчат
— Сойдет любой.
Наконец Зак нашелся, попал в поле зрения и осязания — а может, я сам неосознанно двигался навстречу. Он подкатился вплотную, на мою руку, на плечо. Я сделал попытку отстраниться — малоубедительную. Но чтобы пресечь трепыхания раз и навсегда, он прижал меня ладонью, пока укладывался рядом. Это было справедливо. Слегка поздновато строить из себя целку-фанатичку.
— Ты мне нравишься, — сказал он безо всяких оттенков в голосе. — Этого достаточно. И ответ, и причина, и повод…
— И цель.
— И цель. Хотя кто сейчас загадывает на будущее? Еще день назад ты мог подумать, где окажешься?
Подумать? Я сильно сомневался, что еще способен думать. И к лучшему — всем известно, как мастерски соображалка умеет ломать кайф.
Даже через ткань его ладонь была прохладной, а на голой коже вообще как металл. Но металл согревался. Зак слегка пошевелился, устраиваясь удобнее, его рука теперь медленно блуждала под моей пайтой, будто не могла найти выход, хотя на самом деле и не искала, — ей просто нравилось так бесцельно бродить, собирая тепло.
Я смотрел на него сверху вниз и до боли в кончиках пальцев хотел потрогать его волосы. Но прошлый опыт слегка отпугивал. Пока это было просто мирное лежание, — пока мирное, пока безопасное.
— Зак, — сказал я наконец, — как звали блондинку?
— Какую блондинку?
— Ту самую блондинку. Школьницу. Твою девочку. Как ее звали?
Он нервно шевельнулся, черные блестящие волосы рассыпались по плечу.
— Я не помню.
— Не помнишь? Ты же говорил, что любил ее.
— Я сказал «немножко».
— Так немножко, что не помнишь имени?
— Вы все последнее время поехали на именах. Я не компьютер, не могу же я всех помнить. — В его голосе засквозило легкое раздражение. — Что тебе до нее?
— До нее ничего. Просто интересно, когда ты забудешь мое имя.
— Ты же не мой любовник.
— Да. — Мои мысли плавно скользили по его волосам на моем плече. — Я не твой любовник.
Он замолчал, надолго. Я снова взглянул на потолок, и тот живо откликнулся на мой взгляд россыпью сверкающих осколков. Потрясающе…
— Эмбер, — произнес Зак внезапно.
— Что?
— Ее звали Эмбер Шарп. Доволен?
Пальцы начало сводить судорогой. Я послал все к черту и осторожно, будто к оголенным проводам, прикоснулся к его волосам, погладил.
— Да не бойся, — сказал он мне в плечо, — все в порядке. Я же первый к тебе полез.
Я приблизился, зарылся в них лицом и почувствовал, что сейчас отъеду.
Через некоторое время Зак немного передвинулся выше, уткнулся мне в шею, и я повернул голову, чтобы дать ему место. По коже поползло прохладное дыхание. Потом неожиданно он прошелся языком — от плеча до самого уха.
От неожиданности я ойкнул. Даже язык у него был холодный, только не от холода у меня зубы стучали.
— Прости, не удержался. Рефлекс. Такая кожа на вид, шелковая… интересно, как на вкус.
— Ну так… пробуй, какая проблема?
— Не сегодня, — засмеялся он, — может, потом.
— Почему? Ты ж меня поил весь вечер…
Его смех оборвался. Он поднял на меня глаза, заставил повернуться и посмотреть в них. Сверкающие отражением дрожащего света, один теплый, другой нет, и оба одинаково серьезные.
— Ты хочешь?
— Ага. Хочу. — Слова падали, как монеты в море, и ни одно было не вернуть. — Я хочу.
— Уверен?
— Если со мной ничего не случится, то уверен, — ответил я и про себя добавил: иначе был бы далеко отсюда.
— Ну смотри. Боли не боишься?
— Боюсь, — сказал я честно, — но ты позаботься об этом, ладно?
Зак все еще смотрел на меня. Я отвел волосы с его холодного лица. Медленно он приподнялся надо мной, глаза у него стали твердые, как стеклянные.
— Не стоило бы полагаться на меня так слепо…
— Я попробую.
Я стащил с себя пайту — даже не из практических соображений, а просто стало не холодно. Ледяная банка закатилась под бок и почти оставила ожог на коже. Зак тронул пальцем мою шею, где дрожала артерия, наклонился туда, потом погладил по плечам и вернулся к шее. Он исследовал ее — дыханием, языком, губами, как в пустыне ищут воду. Я не вынимал рук из его волос, только закрыл глаза и отдался ощущению. Шевелиться совсем не хотелось, все это было так призрачно и пугливо.
Его зубы сжали кожу, не до крови, но я вздрогнул.
— И вправду боишься, — сказал он. — Не передумал?
— Можно подумать, ты бы позволил.
— С этой точки — есть шанс… но чем дальше, тем, как ты понимаешь, меньше шанс. Я быстро завожусь.
Это ясно. Просто для Зака неожиданно терпимо. Нереально терпимо. Интересно, если бы я сам не навязался, мы вот так и лежали бы в обнимку до вечера?
Дааа, а у жирафов есть крылья…
— Я не передумал, но за шанс спасибо. Только…
— Только что? — Слова тиснением мягко отпечатывались на коже.
— Только не предупреждай, — попросил я.
— О чем?
— Ну знаешь, как говорят: сейчас будет немножко больно. Я это с детства ненавижу, сразу напрягаюсь.
— Мне нравится, как ты говоришь «ненавижу», так искренне. Еще что-то?
— Пустяк. Не убей меня ненароком — ни в каком смысле.
— Ха, как вовремя. Не беспокойся, не убью, мне не нужны проблемы… ни в каком смысле… — Он вдруг переместился к губам, и я почувствовал легкое дыхание. — Без поцелуев, да?.. мы же не собираемся…
— Нет, мы не собираемся… я же не твой…
— Нет, ты не мой. Смотри вверх, Джошуа, и наслаждайся полетом.
Я послушно уставился в потолок, которому только того и надо было. Он сразу подхватил меня в свои волны, уютные, затягивающие и коварные, как тайные омуты. Руки Зака неспешно гуляли по мне — по ребрам, по бедрам, а каждое прикосновение рта к шее отдавалось во всем теле ударами подводного колокола. Это была игра, которую он знал в совершенстве. Наконец он нашел, что искал, и впился в это место. Если бы его зубы не были острыми как скальпель, наверное, было бы втрое больнее. Только боль была совсем другая, не похожа ни на что, в том числе и на саму боль не похожа…
Одна рука его была у меня под затылком, но вторая вдруг заскользила по мне, так что и ту псевдоболь я не прочувствовал. Только биение сердца где-то высоко в горле, будто он достал до сердца; только собственное прерывистое дыхание с оттенком стона; только легкий морской запах крови и ее движение. Только движение крови. Вверх, вверх, все время вверх…
Невозможно… Я почти выгибался — слишком хорошо, чтобы быть безопасным, и слишком опасно, чтобы длиться долго. И не успел я вдохнуть эту скользкую мысль, как меня рвануло на куски — они отразились в битом стекле потолка, такие свободные, грозясь никогда не воссоединиться. И на секунду я не устоял перед соблазном и «ушел» — туда, в темные беспредельности, в изысканную пустоту, куда пускают только избранных, но не выпускают никого.
