Патрик Ротфусс - Имя ветра
— Техус! Техус! — закричала она. — Техус антауза еха!
При звуке имени Тейлу двое в красных масках оробели и отпрянули, а затем, повернувшись, побежали вниз по улице.
Все зааплодировали. Один из лавочников помог джентльмену вернуть шляпу. Я был удивлен благопристойностью всего действа. Очевидно, в хорошей части города вежливы даже демоны.
Ободренный увиденным, я оглядел толпу, выискивая наиболее подходящего клиента, и подступил к молодой женщине в бледно-голубом платье и накидке из белого меха. Ее длинные золотистые волосы были искусно уложены локонами вокруг лица.
Женщина увидела меня и остановилась. Я услышал испуганное «ах!», когда ее рука взлетела ко рту.
— Пенни, мэм? — Я заставил задрожать свою протянутую руку. Мой голос тоже дрогнул. — Пожалуйста.
Я переминался с ноги на ногу на тонком сером снегу, стараясь выглядеть таким же маленьким и отчаявшимся, каким себя чувствовал.
— Ах ты, бедняжка, — вздохнула она почти неслышно и потянулась к висящему на боку кошельку, не отводя от меня глаз.
Помедлив секунду, она заглянула в кошелек, что-то вытащила, вложила мне это в руку и сжала ее. Я почувствовал холодную тяжесть монеты.
— Спасибо, мэм, — автоматически сказал я, взглянул вниз и увидел сквозь пальцы серебряный блеск.
Разжал ладонь — серебряный пенни. Целый серебряный пенни.
Я разинул рот. Серебряный пенни равнялся десяти медным пенни или пятидесяти железным. Более того, он равнялся полумесяцу сытых вечеров. За железный пенни я мог провести ночь на полу в «Красном глазе», за два я мог поспать у очага перед последними угольками вечернего огня. Я мог купить старое одеяло, спрятать его на крышах и всю зиму спать в тепле.
Я поднял глаза на женщину: она все так же сочувственно смотрела на меня. Она не могла понять, что это для меня значит.
— Леди, благодарю вас. — Мой голос сорвался. Я вспомнил одну из фраз, которые мы говорили давным-давно, когда я жил в труппе: — Пусть все ваши приключения будут счастливыми, а дороги прямыми и короткими.
Она улыбнулась и, кажется, хотела что-то сказать, но тут я почувствовал подозрительный зуд у основания шеи: кто-то наблюдал за мной. На улице или развиваешь чувствительность к определенным вещам, или твоя жизнь кончается быстро и печально.
Я оглянулся и увидел, как лавочник разговаривает со стражником и указывает на меня. И это был вовсе не береговой стражник, но чисто выбритый и подтянутый, в черной кожаной куртке с металлическими заклепками. Он поигрывал окованной медью дубинкой в руку длиной. До меня долетели обрывки слов лавочника.
— …покупатели. Которые собираются купить шоколада при… — Он снова ткнул пальцем в мою сторону и сказал что-то, что я не расслышал. — …Платит тебе? Именно. Может, мне стоит упомянуть…
Стражник повернулся ко мне. Поймав его взгляд, я побежал.
Свернул в первый попавшийся переулок, башмаки мои скользили на тонком слое снега, покрывавшего землю. Позади грохотали тяжелые сапоги, и я повернул в другой переулок.
Дыхание обжигало грудь. Я искал, куда бы побежать, где бы спрягаться, но не знал этой части города. Здесь не было ни куч мусора, куда можно заползти, ни сгоревших домов, где можно схорониться. Сквозь тонкую подошву ступню колол острый замерзший камень, но я заставлял себя бежать дальше, несмотря на боль.
После третьего поворота я оказался в тупике. Почти вскарабкавшись на стену, я почувствовал на щиколотке руку, которая стянула меня вниз.
Голова моя ударилась о мостовую, и мир тошнотворно завертелся, когда стражник поднял меня за запястье.
— Умный мальчонка, — пропыхтел он, горячо дыша мне в лицо. От него пахло кожей и потом. — Ты уже не маленький, пора и знать, что убегать вредно. — Он яростно потряс меня и дернул за скрученные волосы.
Переулок закачался передо мной, и я заорал.
Стражник притиснул меня к стене:
— И ты уже должен знать достаточно, чтобы не приходить на Холмы. — Он снова потряс меня. — Ты тупой, парень?
— Нет, — бестолково ответил я, чувствуя холод стены под свободной рукой. — Нет.
Мой ответ только разъярил его.
— Нет? — рявкнул он. — Ты втянул меня в неприятности. На меня напишут донос. Если ты не тупой, то тебе нужен урок.
Он развернул меня и швырнул наземь. Я поскользнулся на снегу, ударился локтем о землю. Рука онемела. Ладонь, сжимавшая месяц еды, теплые одеяла и сухие башмаки, разжалась. Мое сокровище вылетело и покатилось куда-то, даже не звякнув.
Но я не заметил этого. Воздух загудел, и дубинка опустилась на мою ногу.
— Не приходи больше в Холмы, понял? — прорычал стражник. Дубинка нашла меня снова, на этот раз попав в лопатку. — Для вас, маленькие шлюхины дети, все, что за Бурой улицей, — запретная зона. Понял?
Он отвесил мне оплеуху, и я почувствовал вкус крови, когда голова снова коснулась булыжника мостовой.
Я сжался в комок, а он шипел мне:
— И Мучная улица, и Мучной рынок, где я работаю. Так что никогда. Не. Приходи. Больше. Сюда. — Каждое слово он отмечал ударом дубинки. — Понял?
Весь дрожа, я лежал на взрытом снегу, надеясь, что все закончилось. Надеясь, что теперь он просто уйдет.
— Понял? — Стражник пнул меня в живот, и я почувствовал, как что-то рвется внутри.
Я закричал и, должно быть, что-то пробормотал. Он снова пнул меня и, когда я не смог подняться, развернулся и ушел.
Думаю, я потерял сознание. Когда я пришел наконец в чувство, уже смеркалось. Я промерз до костей, но все равно стал ползать по грязному снегу и мокрому мусору, ища серебряный пенни. Мои пальцы так занемели от холода, что едва шевелились.
Один глаз у меня распух и закрылся, во рту стоял вкус крови, но я искал, пока не погас последний луч вечернего света. Даже когда переулок погрузился в смоляную черноту, я продолжал пересыпать снег, хотя и сознавал, что мои пальцы слишком задубели, чтобы почувствовать монету, даже если случайно наткнутся на нее.
Потом я поднялся, опираясь о стену, и побрел. Израненная ступня не позволяла двигаться быстро. Боль прошивала ногу при каждом шаге, и я старался держаться поближе к стене, перекладывая на нее часть веса.
Я двигался к Берегу — той части города, которая стала моим домом в большей степени, чем любое другое место. Стопа совсем онемела от холода, и хотя некую рациональную часть меня это беспокоило, практическая часть радовалась, что я не весь покалечен.
До моего тайного места оставались километры и километры, а шел я медленно и вяло. В какой-то момент я, видимо, упал. Не помню этого, но помню, как лежал в снегу и наслаждался восхитительным удобством и уютом. Меня накрывал сон — как толстое одеяло, как смерть.
