Владимир Колосов - Вурди
— Мама!
Он облепил тонкий ствол молоденькой березки. Тот, спружинив, швырнул незадачливого повелителя назад.
— А-а!..
Хромоножка приземлился в кусты в двух шагах от ведмедя: исцарапанный, жалкий, потерявший всякую способность соображать. Ведмедь заревел и, не торопясь, вразвалку двинулся к своей жертве.
«Я, почему я?» — в который раз подумал Хромоножка.
«Обратишься горшком, всего-то и делов», — вспомнил он слова Гвирнуса. Злые слова.
Или не Гвирнуса?
А?
3Что-то горячее обожгло кожу. Гвирнус очнулся. («Жив?») Несколько мгновений он еще барахтался в вязкой паутине темноты; потом в глаза ударил яркий свет («Я открыл глаза?»), который быстро, однако, померк, превратившись в желтый цветок росшего под самым носом Гвирнуса полузасохшего кашлюна. Нелюдим лежал на животе, не чувствуя ни рук, ни ног — только острую боль в спине и по-прежнему цепкие, хотя и ослабевшие пальцы, державшие его за горло. Он уже мог дышать, но пошевелиться был не в силах.
Потом он ощутил тяжесть.
Большое, грузное тело Плешивого все еще вдавливало его в землю. Но уже не было ни шумного сопения в ухо, ни хриплых ругательств — ничего. Тишина. Если не считать легкого шелеста листвы, звона в ушах и чьих-то всхлипываний неподалеку.
Ай-я?
Гвирнус попробовал пошевелить онемевшими руками, и, к его удивлению, руки послушались. Он попробовал освободиться от пальцев Плешивого. Всхлипывания внезапно прекратились и — радостный? удивленный? — голос Ай-и тихо произнес:
— Жив?
— Жив, — прохрипел нелюдим. Как раз в этот момент пальцы Плешивого разжались, и Гвирнус отвалил от себя мертвое тело: — Уф!
— Ты весь в крови! — всхлипнула Ай-я.
Нелюдим, пошатываясь, встал. Ноги не слушались его, и Гвирнус поспешил присесть на один из валунов.
— Уф! — снова сказал нелюдим. Воздух пьянил. Воздух — плотный, вязкий, хмельной, как эль. Подставляй кружку, горло, и пей его — сначала жадно, огромными глотками, захлебываясь и проливая себе на грудь. Потом, утолив первую жажду — уже смакуя горьковатый лесной дух, мелкими глотками, по чуть-чуть — капля по капле, ощущая, как он проникает в тебя, переполняет тебя до краев и, наконец, проливается, выплескивается долгим и не менее приятным, чем вдох, выдохом: — Уф!
Гвирнус вспомнил об убитом псе и нахмурился. А увидев лежащего у пня Питера с ножом в шее, нахмурился еще больше.
— Я убила его, Гвир, — виновато сказала Ай-я.
— Ты?!
Эпилог
— Тут тебе и место, — мрачно буркнул Гвирнус, положив безжизненное тело Питера под стволом той самой ели, где еще совсем недавно прятался Плешивый. — Отдохни малость, — проворчал нелюдим.
— Закопать бы их надо, — сказала Ай-я.
— Надо-то надо, — глухо откликнулся Гвирнус, — только не руками же копать?
— В Поселке у кого-нибудь спросим.
— Нельзя нам туда.
— Да. — Ай-я виновато улыбнулась. «Разумеется, Гвирнус прав. О! Он даже не понимает, насколько он прав. Ведь Питер вчера был не один. Кто знает, сколько охотников видело превращение вурди?»
Странное дело, но ее почему-то не волновала кровь Питера. И Плешивого.
Наверное, вурди был сыт.
Ай-я снова взглянула на Гвирнуса, стоявшего в задумчивости над мертвым телом Плешивого, в котором торчал его собственный столько раз хваленный им в мыслях нож.
— Ветками, что ли, прикрыть? — задумчиво сказал он.
— Пойдем. Пойдем скорей отсюда. Пожалуйста, — жалобно сказала Ай-я.
— Так ведь зверье приманят. Нехорошо.
— Пойдем. — Ай-я решительно поднялась на ноги, но тут же боль в животе напомнила о себе. — Ох! — Она пошатнулась.
— Сиди уж! — Гвирнус бросился к Ай-е и успел подхватить ее в тот момент, когда она, потеряв равновесие, уже падала в траву.
— Осторожно, — укоризненно сказал нелюдим. Он ласково погладил ее живот: — Больно?
— Не очень.
— Врешь ведь, — сказал Гвирнус. — Погоди-ка, — внезапно вспомнил он, — я тут у Гергаморы кое-что взял. Старуха говорила мне, поможет. Хромоножка за пазухой таскал — ну и липучий он, — проворчал охотник.
— Это ты липучий. Вон вся спина в крови…
— Это не моя, — усмехнулся Гвирнус.
— Он хороший, — торопливо добавила женщина, — добрый. Он туда, в гуртник пошел.
— Да уж, хороший. Попробуй отвяжись. А как Плешивый меня чуть не того, так Хромоножки твоего и не видать вовсе.
— Так ведь повелитель он. Сам знаешь, — Ай-я виновато взглянула на нелюдима, — они для другого живут.
— Ну да. Всего-то и делов — под ногами путаться, знаю я их. Так он, говоришь, в гуртник пошел?
Ай-я кивнула.
— Вот-вот, — продолжал Гвирнус, — опять зеленый придет.
— Что-то уж больно долго нет. Ведмедь тут поблизости ревел, — пробормотала Ай-я.
— Схожу погляжу.
Гвирнус помог ей сесть. Потом вернулся к телу Плешивого за ножом.
Лицо нелюдима снова приняло задумчивое выражение.
Еще бы!
«Нож-то я не вытащил. Тогда. Из голенища. Не дотянулся. Точно помню, — размышлял он, — или это уже потом? Когда задыхался? Жить-то хочется. Тут и до самого неба дотянешься, а? Вурди с ним, с ножом».
Гвирнус решительно выдернул единственное свое оружие из мертвого тела, тщательно вытер его о траву. Только тогда, когда лезвие ножа вновь заблестело как новенькое («А ведь сколько уже лет ему, — в который раз подивился нелюдим, — и не сточился совсем. Хорошие ножи ковал дед»), только тогда, когда прохладная рукоять согрелась в ладони, он поднялся и быстрым шагом направился к росшим на другой стороне поляны зарослям гуртника, крикнув для порядка на ходу:
— Эй, Хромоногий, ты где?
2Сидеть было неудобно (мешал живот), и Ай-я поспешила лечь. «Куда ж я сейчас? Я и идти-то не смогу», — подумала она, глядя, как быстро проплывают над поляной в сторону Зуба Мудрости низкие облака. Другие облака. Совсем не такие, как утром. Их грязновато-серый цвет («Надо же было принять их за тряпку!») сменился угрожающим фиолетовым оттенком. Особенно по краям — еще недавно ровным и гладким, как у отшлифованной водой прибрежной гальки, а теперь разорванным в клочья. Одно облако догоняло другое, пожирало его, а к нему самому уже спешило следующее. Все тревожные, сумрачные, злые.
«Нет, не просто дождь будет — гроза», — подумала Ай-я.
Она была неожиданно обрадована тем, что хоть ненадолго осталась одна.
«Ну вот. Я жива. И Гвирнус жив. И все хорошо». — О! Как хотелось ей верить в это, но на душе было нестерпимо тяжело. Ай-я взглянула на свою худую, сейчас как-то особенно бледную руку. Пошевелила длинными пальцами с темными полосками под ногтями: «фу!» Значит, вот в этой самой руке…
