Александр Прозоров - Золото мертвых
Тетка пропала, появилась снова, опять пропала. Далеко не сразу Андрей заметил, что после каждого из таких исчезновений в женщине происходит небольшое изменение. Ой! – и она вернулась в цветастом сине-красном платке. Ой! – и на ней вышитая юбка. Ой! – и поршни сменились войлочными, с бисером, тапочками. Ой! – и вместо замызганной рубахи появилась на свет цветастая душегрейка. Просто фокусница какая-то, а не крестьянка.
– Сюда иди, – указал на нижнюю ступеньку крыльца Зверев.
Авдотья торопливо вытерла руки, метнула тряпку за спину, в дом, спустилась и поклонилась снова:
– Никак, провинилась в чем, княже?
– Где мой обалдуй?
– Это Трифон, что ли? Дык, за хлевом, в соломе старой спит.
– Показывай.
Холоп зарылся в старую, прошлогоднюю солому почти с головой и дрых с совершенно безмятежным выражением лица. Его ничуть не беспокоили ни мухи, ни жесткие стебли, что тыкались в щеки и лоб. Пахло от него… как в таких случаях и бывает.
– Ну, и зачем ты его поишь? – хмуро поинтересовался Андрей.
– Нечто я его пою? Сам, паразит, находит. Я уж и прятала, и запирала, и уговаривала – никакого толку.
– А чего не прогнала к чертовой бабушке?
– Так мужик все-таки, княже. Как проспится, на что-то еще годен. Других-то окрест и вовсе нет. Куды же вдовой бабе плечо свое преклонить? Навозишься за день – и в холодную постель, в подушку плакать. А так хоть какая, да ласка.
– Ты меня слышишь, уродец? – влепил Андрей пьянчужке звонкую оплеуху. Тот мотнул головой и что-то вяло промычал, не открывая глаз. – Да, этого только могила исправит.
– Да что же ты, княже, – всплеснула руками женщина. – Он же не тать, не душегуб какой! За что же его смертию-то? Может, остепенится все же. Завяжет с делом этим хмельным-то…
– Душегуб, говоришь? – вскинул голову князь. – Душегуб… А мысль-то дельная. Это ты, Авдотья, молодец. Душегуба не жалко. Ты не знаешь, у вас тут банды какой-нибудь не гуляет?
– Чур меня, чур, – закрестилась женщина. – Помилуй Бог, какая банда? Нет, батюшка, отродясь и не слыхивали, слава Богу.
– Да, это, конечно, хорошо, – задумчиво согласился Зверев. – Но мысль отличная.
– А с Трифоном-то чего будет, Андрей Васильевич? – осторожно напомнила хозяйка.
– С этим проходимцем? – задумался ученик старого волхва. – Ну, можно и подумать… Ты знаешь, откуда он в следующий раз пить будет?
– Нет… – мотнула головой Авдотья. – Но коли крынку с пивом в подвале оставлю, обязательно найдет. Нюх у него, что у кота на сметану пролитую.
– Ну ладно, попробую один способ… Ты вот что, как это животное шевелиться начнет, медом его корми. Только не хмельным, а самым обычным, пчелиным. Есть у тебя?
– А как же, батюшка, имеется.
– Вот им и корми. И ничем больше. Когда я вернусь, все остальное сделаю. Давай, волоки в дом это сокровище… – Андрей похлопал бабу по плечу и пошел со двора.
Про копытень Зверев слышал от Лютобора еще в прошлом году, и про то, как запойных пьяниц им лечить, – тоже помнил. Но вот сам не собирал этой травки ни разу. Знал только, что листья ее по форме след от копытца напоминают, что зелеными под снегом остаются и что расти он больше вдоль полей любит. С этим знанием и пошел.
Похожее растение он обнаружил довольно быстро, но засомневался: вправду ль копытень, или просто лопух-недоросток? Пошел дальше, минут через пятнадцать наткнулся опять на похожие мясистые листья, потоптался рядом, но опять не решился, и лишь найдя обычные, нормальные, вытянутые лопухи, Андрей отважился подкопнуть косарем очередное подходящее по описанию растение. Отряхнул корень, рассмотрел:
– Да, точно. Копытень. Лютобор показывал точно такое.
Когда он вернулся в дом за крапивником, Тришка лежал уже на лавке, без рубахи и порток. Усы и борода лоснились от сладких капелек, на груди и животе слиплись мокрые волосы.
– Из колодца я чуток окатила, – пояснила женщина. – Дабы оклемался.
– Ну и?
– Две ложки меда слопал, оглоед. Опосля опять заснул.
– Проснется – опять медом корми, и ничего другого не давай. Так его после похмелья на новую выпивку тянуть перестанет. Держи корень. Почисти его, натри и запарь. Тут примерно на полкружки воды. По уму, его минут шесть-семь варить нужно. Скажем так, как закипит, десять раз «Отче наш» прочитать. Выльешь отвар в пиво и ставь в погреб. Только не указывай ему куда, не намекай. Не то неладное заподозрит. Корень этот не ядовит – если, конечно, не жрать его тарелками. Но вызывает спазмы, тошноту, слабость. В общем, как Тришка выпьет – его после этого сразу рвать начнет, крючить, корежить, плохо ему будет. А ты поддакивай, что все, мол, свое он выпил, теперь сдохнет уже, а жаль. Проси родичам покойным привет передать, советуй, как лучше после смерти ангелам кланяться, чтобы не в ад, а хоть в чистилище попасть. Сетуй, что исповедника у вас в деревне нет – так и помрет, не покаявшись. Поняла? Пусть почует, чем врата смерти пахнут, и знает, что путь туда после чарки первой откроется.
– Ага, все как есть исполню, батюшка, – кивнула баба.
– Ну, а я со своей стороны тоже сейчас добавлю. Чтобы хорошенько проняло. Пошли, ковш воды холодной ему на башку глупую плесни, пусть слегка в себя придет, чтобы услышать меня мог.
Хозяйка ради дорогого гостя не пожалела целого ведра – холоп аж подпрыгнул на лавке, уселся, закрутил головой, захлопал глазами. Узнав князя, упал на колени:
– Ой, прости, Андрей Васильевич. Я тут заспался маненько… Я сейчас, я счас. Токмо порты… порты…
– Ты не беспокойся, Триша, я на тебя не гневаюсь, – даже и не думая сдерживать ухмылки, кивнул Зверев. – Мыслил, через знахаря умелого тебя от зелья хмельного отучить, да тот отказался, сказал: все едино ты на днях преставишься. Каждому человеку на роду ведь ровно точное количество хмельного выпить надлежит. Он в воду глядел, сказал: выпил ты уж свое, всего два корца осталось. Как их выпьешь, падешь тут же в корчах страшных, помучишься судорогами и болями сильными, да душа и отлетит. Посему есть у меня для тебя поручение последнее. Деду моему покойному, по матери, про схрон его передашь, и бабке поклон… Ты слышишь меня, Тришенька?
– Ага, княже, – кивнул холоп.
– Слышишь, да не понимаешь, – тяжко вздохнул Андрей. – Ты вот что. Ныне больше не пей ничего. Как в себя придешь, ко мне явись, дабы поручения запомнить в точности. Гнева моего не страшись: чего теперь на тебя гневаться? И смотри, пока поручения не получишь, не пей! Не то преставишься раньше времени… Понял?!
– Ага, княже…
– А коли так, то проспись давай да на ушкуй приходи. Жду.
Как и подозревал Андрей, в этот день холоп на корабль так и не явился – не устоял перед хмельным соблазном. Он пришел утром второго дня. Трезвый, как предрассветная росинка, тихий и с совершенно дурными глазами – как у кота, сладко заснувшего в куче белья, а потом извлеченного из стиральной машины.
