Рамиль Юсупов - Тайный Город – твой город (сборник)
Мимо проехал грузовой фургон, и в воздухе свободы запахло соляркой.
Дорога делала крюк, огибая поросший молодым лесом холм, и ты пошел напрямик. Ржавый лес позднего сентября шелестел жестью листвы, и некого было винить за эту дорогу без цели. Помнишь, Меняла? Ты сам сказал – не пиши, не жди.
С вершины холма открывался вид широко окрест – зона, вырубки, лесопилка, поселок вдалеке, автобус-букашка, сворачивающий от поселка, у подножия холма серый навес автобусной остановки, скамейка рядом с ним…
На скамейке сидела женщина, но лица было не разобрать – далеко.
Женщина ждала.
Помнишь, как ты бежал вниз по склону? Сумка колотила по боку, в легких кололо, на лицо налипла паутина; не обращая внимания на ветки, ты продрался сквозь придорожные кусты и увидел ее.
Она ждала, настороженная, напряженная, высматривая, кто это ломится через заросли.
Серые глаза, серебряный крестик на шее, солнечно-желтый березовый лист запутался в волосах.
– Сережка!
Твоя сумка полетела в пыль.
Помнишь, как плакала она, уткнувшись в твое плечо?
– Аленка, не надо… от меня зоной разит…
Она не слушала. Всхлипывала, и не думая отстраняться.
Осень расплывалась перед глазами в ржавое марево.
«Моя…»
Помнишь, как целовал ее, Меняла? Там, на остановке? Лес тихо шелестел вокруг; помнишь, как ржавчина осыпалась с листьев, открывая охру и рыжево?
Помнишь, как красив был тот осенний лес?
– Давай поженимся? – прошептал ты, крепче обнимая вздрагивающие плечи.
Помнишь вашу первую ночь? Дрожь ее тела, тепло прикосновений, собственную неуклюжую нежность… ночь, для которой у тебя не было имени, потому что таких слов ты никогда не знал? Ты помнишь первое ваше утро, Меняла? Утро, которое оказалось даже важнее ночи?
Тебе от матери досталась квартира в Твери. У нее был дом под Курском и квартира в городе. Продав все, вы купили квартиру в Москве. В многомиллионном мегаполисе никому не было дела, кто вы, откуда, и вас это вполне устраивало.
Помнишь, как страшно было в первый раз сказать «люблю»?
Стерва-стервятница зона медленно, нехотя, но распускала когти.
Вы были счастливы четыре года. Всего четыре – или целых четыре, а, Меняла?
Северодвинск, пляж на Яграх,
24 сентября, четверг, 0.17
Студеное море вздыбливало бурунчики пены. Ветер сек лицо, и Рита порадовалась, что надела пуховик: холод пробирался и под теплую одежду. Ведя лошадь в поводу, она осторожно спустилась на пляж. Плотный слежавшийся песок упруго ложился под ноги; скакать по нему будет легко, отметила про себя девушка.
Лошадь всхрапнула, испугавшись далекого гудка.
– Тихо, Фантом, – Рита погладила дрожащую шею животного и легко вскочила в седло. – Еще рано.
Месяц-серп разрезал облачную вуаль, и водяная пустыня засияла полированной сталью. Белым глазом подмигивал издалека маяк.
Пять лет назад Рита, после аварии прикованная к инвалидному креслу, и не мечтала, что когда-нибудь вновь будет ездить верхом.
Пора. Время.
– Но, Фантом, вперед! – скомандовала девушка, давая лошади шенкеля. – Вперед!
Ветер злорадно взвыл в ушах, бросил в глаза горсть брызг. Застоявшийся Фантом летел галопом, как на крыльях, и Рита пригнулась к холке коня, отдаваясь ритму бешеной скачки.
Старец Никодим и отец Алексей молились за ее исцеление… но возможно, вдруг вспыхнула мысль, для того, чтобы она снова могла ходить, кому-то тоже пришлось скакать на белой лошади по кромке прибоя, преодолевая хлесткий стылый ветер.
Станция «Новослободская»,
Московский метрополитен,
24 сентября, четверг, 0.17
Зеленью, кармином и лазурью светились витражи «Новослободской».
– Я, наверное, об этом пожалею, – Сергей по очереди трогал разноцветные стекла одного из них.
– О чем? Что не поверил мне четыре года назад?
– Нет, что сейчас верю… Алексей, лучше найди кого-нибудь, кого стоит спасать. Вот как наша малышка, – он щелкнул ногтем по винно-красному фрагменту витража.
– Девочку спасаешь ты. И спасешь.
Пальцы геоманта выбили сложную дробь на апельсиновом стеклышке.
– Думаешь, это что-то изменит? – ровно проговорил он.
– Конечно. Добро всегда возвращается сторицей.
– Не надо ни добра, ни зла… Ладно. Пора двигаться дальше, поезда скоро перестанут ходить.
– А на этой станции что нужно сделать?
Ладонью с растопыренными пальцами геомант на несколько секунд накрыл слабо светящийся пятиугольник белого стекла.
– Я уже все сделал. Идем.
У перехода на кольцевую Сергей остановился, и оглянувшийся монах увидел на его лице тень неуверенной улыбки.
– Алексей, ты даже не представляешь, как я тебе на самом деле благодарен.
Тоскливо, тускло – не иметь.
Горько – иметь и потерять.
Страшно – жить, каждый день ожидая потери.
Четыре года, Меняла, большего тебе не было дано.
Помнишь? Через четыре года ты стоял в холле Онкологического центра. Почерк, которым была исписана медицинская карты жены, расшифровке не поддавался; ты листал страницы, пытаясь что-нибудь понять. Вклеенный в карту отпечатанный лист можно было хотя бы прочитать – но смысла в тексте не было. Не могло, не должно было быть.
«Рабдомиосаркома задней стенки левого предсердия… створки митрального клапана… метастазы в заднее средостение…»
Не могли, не должны были находиться на одной странице слова «Виноградова Алена Дмитриевна» и «метастазы».
Помнишь? Ты продирался через диагноз, как сквозь колючую проволоку, русские слова мешались с латинскими, а смысл ускользал по-прежнему.
«Tumor cordis casus unoperabilis».
Cordis. Кардиология, кардиограмма – сердце.
Casus. Казус и есть. Случай.
Unoperabilis. Неоперабельно.
– Малолетка, – ты схватил за плечо пробегающего мимо студента, – что такое «тумор»?
– Опухоль. Рак, например, или другая. Пустите, а?
Пальцы разжались сами собой.
– Я изменю для тебя мир, Аленка, – выдохнул ты сквозь стиснутые зубы.
Москва, Якиманская набережная
24 сентября, четверг, 0.39
– Володя, остановите, – сказала Вера Куприянова шоферу. – Подождите здесь, дальше я пройду пешком.
Машина остановилась на набережной; Володя предупредительно открыл дверцу, и Вера плотнее запахнула легкий плащ: с канала тянуло зябкой сыростью. Прихватив сумочку, она неторопливо направилась в сторону Малого Каменного моста. Отец Алексей говорил, время очень важно; Вера приехала заранее, чтобы не опоздать.
В чернильно-черной воде тонули отражения горящих фонарей. На середине моста женщина остановилась и облокотилась о перила; достала из сумочки небольшой мешочек и пересыпала в ладонь его содержимое.
