Дроны над Сталинградом (СИ) - Андров Алексей
— Фельдмаршал, — сказал Ильченко, переводчик повторил по-немецки. — Мы прибыли от штаба 64-й армии.
Паулюс медленно сел, плечи его поникли. Лицо подёргивалось нервным тиком. Он ничего не сказал — только кивнул, будто подтверждая то, что давно случилось внутри него.
Из соседнего помещения вышли два офицера: генерал Росске и начальник штаба 6-й армии Шмидт. Именно они начали первые переговоры — Паулюс делегировал им полномочия. Росске быстро нацарапал приказ о прекращении сопротивления южной группы войск. Бумага, которую он протянул, казалась не просто листом — это был символ конца 6-й армии.
Пока всё происходило, Паулюс ушёл переодеться. Минут через двадцать он вернулся — худой, выпрямленный, в поношенной форме генерал-полковника.
К подвалу прибыл генерал-майор Иван Ласкин с офицерами штаба армии. Всё было предельно сдержанно. Паулюс подошёл к Ласкину, высоко поднял правую руку и произнёс на плохом русском языке:
— Фельдмаршал германской армии Паулюс сдаётся Красной армии в плен.
Русский язык его был тяжёлым, но фраза прозвучала отчётливо.
Ласкин представился и коротко сказал:
— Вы находитесь под арестом как военнопленный. Прошу передать личное оружие.
Паулюс чуть качнул головой:
— У меня его нет. Мой пистолет… у адъютанта.
Он будто оправдывался. Затем добавил — уже на немецком, но с лёгкой усмешкой:
— Мне присвоили звание фельдмаршала только вчера. Формы, как видите, нет. Да вряд ли теперь и понадобится…
Ласкин посмотрел на него внимательно. Перед ним стоял человек, которого ещё вчера Гитлер считал одним из опор рейха. А теперь — это был просто усталый, выжженный взгляд, скрывающий стыд и облегчение одновременно.
— Приказ о капитуляции вы подпишете? — спросил кто-то из офицеров.
Паулюс опустил глаза:
— Я уже пленник. По последней директиве, моим генералам приказывает фюрер. Не я.
Он замолчал. Пауза повисла, как гвоздь, вбитый в доску.
Снаружи ветер гнал по улицам пепел. Громов, наблюдавший за происходящим через экран дрона, не слышал слов — но движения, жесты, осанка говорили сами за себя.
— Подтверждаю, — сказал он в рацию. — Объект идентифицирован. Контакт установлен.
— Съёмка идёт?
— Да. Все будет зафиксировано. История в прямом эфире. А позже, я думаю, фронтовые киноператоры заснимут Паулюса и его штабных генералов крупным планом — произнёс Громов.
К двенадцати часам фельдмаршала вывели из подвала. Его сопровождали трое: переводчик, связной и офицер штаба. Сначала он шагал медленно, потом — быстрее, будто хотел поскорее покинуть это место.
В машине он сел, не оборачиваясь. Только однажды глянул в окно. В руинах, среди снега, стояли немецкие солдаты — усталые, безоружные, с поднятыми руками. Всё, что начиналось с блицкрига, завершилось в этом белом аду.
В штабе 64-й армии генерал-лейтенант Михаил Шумилов встретил Паулюса без помпы. Допрос был кратким. Оперативные вопросы без нажима. Потом последовала передача фельдмаршала в штаб фронта, к Рокоссовскому.
Генерал-полковник Константин Рокоссовский предложил:
— Отдайте приказ: пусть остатки армии сдаются. Зачем нужно бессмысленно проливать кровь?
Паулюс покачал головой:
— Я теперь ваш военнопленный, а не командующий 6-й армии.
— Но ваши солдаты погибнут.
— Они уже умирают. И не из-за меня, — тихо ответил Паулюс.
*****
Берлин. Утро 1 февраля 1943 года.
Радиоприёмник на кухне Лотты Бем отчётливо передавал — не голос диктора, а траурные аккорды органа. Второй день подряд. Соседка снизу стучала по трубе: «Сделай тише!» — но Лотта даже не пошевелилась. Она сидела на табуретке в старом халате и держала в руках письмо с фронта. Последнее, что пришло от её сына, ефрейтора под Сталинградом. Поля запачканы, бумага пахла гарью и глиной.
На улицах Берлина было непривычно тихо. Газеты вышли с чёрной рамкой на первой полосе. "Фельдмаршал Паулюс взят в плен. 6-я армия погибла смертью храбрых." — сообщала Völkischer Beobachter.
Но никто уже не верил словам «смертью храбрых». Немцы понимали: это не героизм, это катастрофа.
В ставке Гитлера, в Растенбурге, воздух был натянут, как струна. Фюрер не спал вторые сутки. Он ходил из угла в угол, не замечая, как личный адьютант Гитлера штурмбаннфюрер СС Отто Гюнке положил на стол доклад.
— Что это? — резко спросил фюрер.
— Итоговая сводка Верхмахта. Радиоперехват подтверждён. Паулюс — в руках русских.
Гитлер побледнел. Его лицо, и без того истощённое, стало маской.
— Он… нарушил приказ.
Кейтель попытался осторожно вмешаться:
— Но, мой фюрер, он... был отрезан. У него не осталось возможности…
— У него было оружие, фельдмаршальский мундир и честь! — рявкнул Гитлер, ударив кулаком по подлокотнику. — Я дал ему фельдмаршальский жезл, а он сдался, как торговец на ярмарке!
Все молчали. Борман отвёл глаза. В этот момент никто не решился сказать фюреру, что жезл, возможно, был подарком к смертному приговору.
На другой день в министерстве пропаганды Йозеф Геббельс сидел перед портретом кайзера Вильгельма и курил одну сигарету за другой. Утренний брифинг был сорван — дикторы отказывались читать заранее написанный текст.
— Господа, — сказал он, когда в кабинет вошли сотрудники, — с этого момента — ни одного упоминания о Паулюсе. Он не существует. Поняли?
Кто-то попытался спросить:
— А как объяснять родным... исчезновение шести дивизий?
— Мы скажем, что они умерли, как герои, — прошипел Геббельс. — Умерли, но не сдались. А Паулюс... лучше бы он умер...
Он встал и со злостью сжал в руках свежий номер газеты. Фото генерала из довоенных лет, при параде в Париже, теперь выглядело как насмешка.
— Он умер раньше. Там, в этом подвале.
По всей Германии шли молчаливые похороны без тел. Женщины в чёрном сжимали у груди портреты сыновей. В Мюнхене, на Мариенплац, остановились часы — по легенде, именно в тот момент, когда Паулюс сдался. В Гамбурге отменили вечерний концерт. В Лейпциге в одной из школ священник тихо сказал:
— Сегодня мы молимся не только за погибших. Мы молимся о прощении. И о разуме для тех, кто ещё жив.
В рабочем общежитии Кёльна, за старым радиоприёмником, двое инженеров из Сименса курили в тишине.
— Знаешь, — проговорил один, молодой, — я не злорадствую. Просто... впервые за всё время мне стало по-настоящему страшно. Как будто всё это не остановится никогда.
— Остановится, — сказал другой, старше. — Но не скоро. И не здесь.
— А ты думаешь, Паулюс правильно поступил?
Старший задумался.
— Он был солдатом, а не фанатиком. Он выбрал жизнь.
Вечером, в одной из пригородных берлинских квартир, 12-летний мальчик подошёл к отцу и спросил:
— Папа, а если фельдмаршал сдался... это значит, мы проиграли?
Отец, ветеран Первой мировой, поправил очки и долго смотрел на фотографию с фронта, где когда-то был он сам — в форме кайзеровской армии, молодой, полный надежд.
— Это значит, — тихо сказал он, — что наша армия больше не бессмертна. А страна... уже не такая, как раньше.
На четвёртый день тишины в эфире радиостанции вновь заиграла музыка — бодрая, маршевым ритмом. Геббельс выдал новый лозунг: «Германский дух крепнет в испытаниях!»
Но в тысячах домов уже не включали приёмник. Только звук ветра за окнами и редкий стук молотка — кто-то забивал гвоздь, чтобы повесить чёрную ленту. Германию захлестнуло ощущение — не поражения, ещё нет, — но трещины. Первой, большой, зримой. И уже нельзя было делать вид, что её не существует. Это было начало конца!
*****
Берлин, особняк семьи Паулюсов на Августштрасе. Февраль 1943.
Снег ложился на стекла густой пеленой. В большой комнате, где раньше устраивались музыкальные вечера, теперь царила тревожная тишина. Пианино было накрыто тканью. У камина стояла супруга Паулюса румынская аристократка Елена-Констанция, держа в дрожащих руках газету. Заголовок гласил: "Фельдмаршал Паулюс попал в плен."
