Леонида Подвойская - Предтечи зверя. Максим
Глава 19
Свободно владея языком аборигенов, Максим без труда узнал о том, как добираться до интересующей его улицы и вщемился в переполненный по поводу вечера трамвай. Будучи притиснутым вплотную к окну, юноша с интересом рассматривал утопающий в каштанах город. Вскоре трамвай выбрался из узеньких закоулков центральной части старого города, появилась перспектива, стали видны крепко вросшие в землю старинные особняки, рвались в небо своими острыми шпилями костелы… Вдруг Макс почувствовал целенаправленное движение чужой руки к его карману. Движение было легким, профессиональным, но обостренное восприятие подростка сразу отметило это вторжение. Он сосредоточился на этой незваной гостье и вскоре почувствовал ее всю, а с ней - и ее хозяина - темное, искрящееся наглостью и одновременно- страхом биополе карманника. Недолго думая, юноша полоснул по нервам этой руки вселенским холодом, чтобы они перестали проводить через себя хоть какие сигналы. Он услышал сдавленный стон и почувствовал, как плетью повисла парализованная рука карманника.
– Одним меньше, - мысленно констатировал он. Надо и дальше калечить гадов. Вот так - карманнику по руке, грабителю - по глазам, хулигану- по ногам, насильнику- по этому самому. А убийце? Вот, хотя бы этому, к которому еду? Какую месть, кроме смерти? Имеют ли они право жить? - Ничего не придумав, Максим в очередной раз решил, что "там видно будет".
"Там" оказалось не все так и видно. Дом его новой жертвы оказался хорошо огороженным особняком на окраине аккуратной улочки с такими же аккуратными двухэтажными особнячками. Чужаков тут не ждали и встречам с ними не очень радовались. Едва юноша успел присесть на веселенькую скамеечку напротив вражьей крепости и всмотреться в ограду, на него отбросил тень здоровенный бычила.
– Ну что? - спросил он, пожевывая жвачку.
– Что?- уточнил Максим.
– Нет, это я спрашиваю, ну что? - недружелюбным тоном завязал разговор дылда. Это был хам из качков, упивающийся своими мускулами и безнаказанностью. О том, что его держат за говорящую псину, он никогда не догадывался, полагая, что это он сам снизошел до службы очередному боссу.
– Я бы хотел к Игнату.
– Он тебе назначал?
– Да нет. Просто поговорить надо. По делу.
– Деловой? Вот так просто поговорить? Давай вали отсюда, цуценя. Босс просто так с детворой не разговаривает.
– О! Так он ваш шеф? - деланно восхитился Максим. Очень- очень рад. Тогда передайте ему…
– Я тебе что, телеграф? "Передайте ему". Шефа нет, и долго не будет. А для тебя- не будет вообще.
– Да вы даже не знаете, кто я.
– Я и так вижу, что кусок дерьма. Кусочек. Вали отсюда, пока цел, - и за распальцовкой полезли изо рта так долго сдерживаемые ругательства.
– Плохо, очень плохо, дяденька, - вздохнул юный собеседник. - Грязный язык. Ненужный. Будешь немым,- вздохнул он.
– Ммм? - замычал детина, схватив Макса за ворот.
– Не понял, - горестно покачал головой подросток, даже не пытаясь вырваться. Он вспомнил подарок карманнику и наградил тем же обе сжимающие его руки.
– Вот так. Теперь будешь сидеть в переходе, мычать за подаянием. Думаю, шефу ты больше не понадобишься.
Бычила, выкатив глаза и выпустив между толстенных губ жвачку, плюхнулся на скамейку и рассматривал висевшие без движения руки.
– Ммм!!! - страстно замычал он.
– Э нет, и не проси. Ничего ты языком толкового не делал. Руками тоже.
– Ммм, оооу, - завыл качек и бросился к особняку. Визит не удался. Хозяина нет, а связываться со всей охраной не хотелось. Максим быстро покинул негостеприимную улицу. В гостиницу он пришел злой и неразговорчивый, отмахнулся от приглашения расписать сотню и завалился спать.
– Этот уже попробовал вкус крови. Начинающий нокаутер. Стремиться закончить бой сразу, одним ударом. И пока это ему удавалось. Очень опасен для начинающих. Многих искалечит, многим отобьет охоту от бокса. А сам - не боксер. Поэтому - отбей охоту у него. Но без инвалидности. И потом…- Син замялся, подбирая казалось уже давно продуманные слова. И потом… этот бой надо сделать красивым. Понимаешь, не смешным, как вчера, а красивым. Это очень важно. Для тебя и, врать не буду, для меня. Хорошо?
Максим перестал созерцать разминающегося юного панчера и удивленно взглянул на тренера.
– Ничего не спрашивай. Не думай. Сделай красивый бой. Я тебе зла не желаю.
– Какое же зло в красивом бою? - пожал плечами подопечный. - Красивый бой и отбить охоту. Постараюсь. Не нравится он мне - подытожил он свои наблюдения и пошел в центр ринга, на извечный ритуал напутствий рефери.
– Ну молодчага! Красота! Просто поэма, - отозвался о действиях Макса тренер в перерыве. В результате это поэмы начинающий панчер был изукрашен до неузнаваемости. Он уже что-то умел и перед своим ударом пытался обмануть Максима какими-то ложными замахами, движениями, наклонами довольно развитого торса. То есть пытался боксировать. Поэтому все действительно получалось красивее. Белый одним незаметным движением выскользал из угла, куда все время пытался загнать его противник, а затем несильно, но смачно был его по лицу.
– Пацан! Покажи что ты мужик - кричали панчеру в противоположном углу. Догони, припри и убей!
– Ого! Слышал? - обратился Син к своему боксеру. Понял? Так вот: теперь - не пятится. Стань, как танк. Ни шагу назад. И все наскоки встречай ударами. Но смотри, оставь кусочек его на третий раунд.
Противник был очень уверен в своих силах и своей звезде. Трижды Максим опрокидывал на пол этот рвущийся к нему таран. И трижды соперник вставал еще до счета "шесть", мотал головой и вновь шел на стоящего в центре ринга Макса "убивать". Такую настойчивость можно было бы приветствовать, если бы… Если бы не ненависть, уже фонтаном бившая из глаз подростка. Он действительно шел убивать, не понимал, почему это не удается, и еще больше ненавидел соперника. Поэтому, когда до конца раунда оставались секунды, Макс, в очередной раз уклонившись от кувалды, ударил расчетливо и сильно. Панчер задохнулся и упал. И во взгляде наконец-то мелькнул страх.
– Ну, зачем? Я же тебя просил оставить немного на третий раунд!
– Отдышится. Зато теперь забоялся. В третьем охоту убивать отобью.
– Ну-ну. Обратил внимание на ноги? Здесь у него слабина. Попробуй сам погонять его, если он действительно забоялся.
Максим сломал, таки, соперника и действительно погонял его по рингу под свист и улюлюкание зрителей. Секрет был прост - грозный панчер боялся боли. Об этом можно было догадаться и ранее. Жестокость - проявление трусости. Так было и здесь. Избивая других, начинающий панчер не познал настоящей боли. Не оглушающих до беспамятства ударов по защитному шлему, а жалящих, словно протыкающих печень. От которых останавливается дыхание, подкашиваются ноги, а сознание ослепляет острая боль. Уже после первого же удара Макса в третьем раунде, соперник, отдышавшись на счете восемь, наглухо прижал правый локоть к боку и начал резко отворачиваться от каждого замаха противника. Затем на ватных ногах начал отходить к углу ринга. Ненависть осталась во взгляде, желание убить тоже, но эти чувства уже были столь густо разбавлены элементарным страхом, что Максим понял - этот боксер кончился. И когда тот, понукая разъяренным рычанием тренера, вновь изобразил активность, Макс закончил бой, вновь ударив туда же, только сильнее и больнее. Встать несостоявшийся убийца уже не смог или не захотел.
