Александр Лайк - Синий, как море
Я улыбнулся про себя. Мог ли я так себя вести? Наверное, мог, если судить по тому, что родные и близкие узнают меня по специфической интенсивности истерики. Хотя все равно смешно. Любим мы, любим свой народ. По харе любому, кто посмеет возразить. Мнения народа на сей счет мы спрашивать не изволим.
Я машинально глянул в дальний темный угол, где воображение расположило колченогий стол, заваленный кучами скользких объедков. Стол там, конечно, был. Даже немного кривобокий, тут я угадал. Но чистый и сухой. А за столом сидел одинокий человек в сером дорожном плаще, сразу приковавший к себе мое внимание. Причем сделавший это неожиданным и странным образом.
Он сидел, расслабленно и уютно откинувшись на спинку тяжелого стула. Наискось через стол, рукоятью к хозяину, лежал длинный узкий клинок в недорогих, но удобных ножнах светло-коричневой замши. Стол был почти пуст. На нем стояла всего одна тарелка, наполненная чем-то желтым — с моего места трудно было разглядеть, чем именно. А в руке этот человек держал изящную, почти прозрачную чашку и неспешно прихлебывал из нее.
Чашка в кабаке!
Я не мог сказать, керамическая она, стеклянная, или, подобно моей кофейной, искусно и тонко вырезана из камня — но там, в темном углу, она даже светилась немного, тускловатым и нежным, приятно желтым светом.
Я на всякий случай протер глаза и потряс головой, пытаясь согнать с себя пивное отупение. Потом огляделся. Вокруг все было нормально, все, как и положено в кабаке. Пили пиво из деревянных кружек, с крышками и без, пили вино из пузатых глиняных, пили сивуху из маленьких стакашков мутного стекла, какое получается в сельских гутах из речного песка. Бородатые купцы — откуда-то с границы Оранжевого домена, надо полагать, — пили приторное крепленое варасатское из привезенных с собой маленьких смешных корчажек. Варасатское обильно проливалось через широкие края корчажек, и слипшиеся бороды красноречиво говорили любому взгляду, что именно пьют их хозяева. Богато одетый горожанин, расположившийся с женщиной у теплой кухонной стены, пил подогретое вино со специями из высокого керамического штайна с фигурной крышкой. А человек в сером плаще, ни на кого не глядя, продолжал потягивать что-то непонятное из своей немыслимой чашечки!
Я кашлянул, повертелся немного на скамье, и по возможности неприметно махнул рукой, подзывая хозяина. К чести его будь сказано, тот отреагировал достаточно быстро.
— Что будет угодно, сударь? — вполголоса спросил он, склоняясь ко мне сзади, из-за левого плеча.
— Что это за тип, с чашкой? — спросил я в ответ, не став искать хитрых обходных путей. — Меня сама чашка привлекла, вот что. Откуда она здесь?
Хозяин как-то жалобно посмотрел на меня, покрутил тощей мордочкой, словно не находя приличных слов, и вдруг отчаянно закивал.
Я удивился. Я ждал любой реакции — вплоть до «а тебе какое дело?» Но хозяин быстро превзошел все мои ожидания.
— Вот то-то и оно! — сказал он с тем же отчаянием. — То-то и оно, сударь, сам смотрю и никак не смекну. Чашка откуда — дело ясное, с собой он ее привез, вот что. У меня, у нас, то бишь, здесь чашек таких отродясь не бывало, это дело тоже ясное. Только зачем он ее с собой возит, вот что? Вот сударь, вот вы человек зажиточный и состоятельный, вот вы мне скажите, зачем человеку с собой такую чашку возить?
Я подумал про свою ониксовую любовь и ничего не ответил.
— Чашка эта, сударь — я человек простой, я в чашках не разбираюсь, но она же денег стоит! И немалых, поверьте, денег! И я вот на него смотрю — на него и на его вот эту самую чашку — и никак, понимаете, сударь, не могу понять: что это за тип, откуда он здесь взялся и что здесь делает.
Хозяин еще раз помотал головой и, совершенно уже забывшись, присел рядом со мной на краешек скамьи. Орбен ошалело посмотрел на него, но вовремя спохватился и отвернулся с небрежным видом.
— Думал я: может, вор. Может, конечно, и вор, но воры чашек, сударь, не крадут, а если крадут, то быстро продают, а уж если и не продают, то по кабакам, сударь, с ними не ходят. Воры, сударь, любят деньги, а не чашки, а в кабаки они ходят пить хорошее вино, и пьют они его, сударь мой, из больших кружек, а подвыпив, кружки бьют, но завсегда за разбитое платят. Примета у них, сударь мой, такая: чтоб работа, воровство то бишь, хорошо шла, никакого ущерба другим не наносить, кроме как прямо по работе. А то, говорят, удачу можно спугнуть.
Я изумленно кивнул. Чего только не узнаешь на этом свете! Особенно если в башке решето вместо мозгов…
— Думал я, может, богач какой. Но богачам, сударь, ежели они из другого города приехали, в мой кабак не с руки ходить — я ведь комнат не сдаю, да и, прямо скажу, сударь мой: все, что рядом сдается — даже, не примите в обиду, не для вас будет, не то что какому богачу. Вам, сударь, если комнату себе искать, так это с той стороны дворца надо спрашивать, к горам, стало быть. Там оно, прямо скажем, куда как поприличнее будет. А у Яхора в отеле — где, значит, богатому самое и место — там же ведь и своя кухня есть, опять же летом он и на террасе столы ставит: не знаю, сударь, как это назвать — ну, корчма не корчма, а вроде харчевня, только вся без стен, без потолка, одни только вот столы на земле под деревьями стоят, там, где тень погуще будет. А кухня у него, сударь, хороша, лучшие повара на весь Ранскурт там собрались. Так скажите мне, зачем же это богатому человеку через полгорода сюда со своей чашкой идти?
— Может, ненормальный? — предположил я. Мне было очень интересно. С каждой секундой на душе становилось легче и веселее. Хороший все-таки сегодня вечер получился!
— Никак, сударь, такого не может быть, — веско сказал хозяин. — Не может тронутый богач ходить вовсе один по незнакомым местам. Я ведь его первый раз здесь вижу. Потому что, сударь, когда у большого человека голова портится, его, оно конечно, может и сюда занести; только с ним обязательно два-три человека прислуги будет. А если уж человек с порченой головой без присмотра ходит, значит, богатым ему быть последний день. Так что, сударь, посудите сами, из чужих краев слабоумному да при деньгах ну никак не добраться.
— Тоже верно, — пробормотал я, силясь получше разглядеть чашку и при этом не слишком явно пялиться на незнакомца.
— А по виду да по разговору, сударь, он вроде солдат, но опять же откуда бы у солдата деньги да много? Солдат бы чашку если и добыл — ну, прямо скажем, на войне всякое бывает — так бы давно уже пропил или разбил, а то — девке подарил. И пьют солдаты вино, чаще кисленькое, что подешевле, чтобы много было; а если времени нет — тогда бражку или сивуху.
— Да! — сообразил я. — Я ж все время спросить хочу: что он из нее пьет?
