Ольга Денисова - Черный цветок
- Бать, вынимай, вынимай! Это пережог, вынимай! - крикнул он отцу, который зажимал заготовку щипцами.
- Полоз… - подошел Ворошила, - он скоро потеряет сознание. Полоз, попробуй. Я знаю, ты не любишь… на своих…
- Да толку-то? Я не могу заставить его… хотеть… Я могу только…
- Я знаю. Он хочет, Полоз, он просто не верит. Это поможет, я знаю.
- Хорошо. А вы тоже… что вы скисли? Идите сюда. Пейте, ешьте. Смейтесь, наконец! - крикнул Полоз, и никакого веселья в его голосе не было. Мама Гожа подошла и вытерла слезу передником. - Гожа! Улыбайся!
- Да, я улыбаюсь. Воробушек, и ты улыбайся, слышишь?
Есеня слышал ее, но не понимал, чего она хочет и что она делает рядом с горном, в кузне. Белое пламя облизывало ему щеки - не больно, просто горячо, мехи раздувались и дышали, и он хотел дышать так же, как они, и завидовал, что для них это так легко: вверх - вниз.
- Жмуренок, как тебя называли дома? - Полоз тряхнул его за плечо.
- Есеня, - выговорил он.
- Как? Есеня? - переспросил он и рассмеялся. И вслед за ним рассмеялись остальные.
- Есеня! Твое здоровье, Есеня! - сквозь смех выкрикнул Хлыст.
Наверное, в этом и было что-то смешное - во всяком случае, Есене так показалось, и он хохотнул.
- В глаза мне посмотри, - вдруг велел Полоз, и Есеня не смог ослушаться. Кузня отъехала в сторону, жар горна отодвинулся, и холодные змеиные глаза впились ему в лицо. Полоз смотрел на него не мигая, и вскоре Есеня увидел, как между тонких широких губ мелькнула ленточка раздвоенного трепещущего языка. Голова змея качалась перед ним на гибкой шее, и крупные ороговевшие пластинки чешуйчатой кожи отражали свет огня - или заката? Тяжелый взгляд тянул к себе, и Есеня почувствовал сонливый, опустошительный восторг - блаженство, пьяный дурман. И оторваться от этого взгляда мог только ненормальный, так это было хорошо.
- Жить. Ты будешь жить. Ты должен жить, - шуршало у него над ухом, и раздвоенный язык шевелил воздух, - ты хочешь жить.
Голова змея то приближалась, то отдалялась - треугольник со срезанными углами. Есеня хотел раствориться в этих неподвижных глазах, нырнуть в них - они несли успокоение и прохладу. И, наконец, почувствовал, как устремляется к ним, как глаза вбирают его в себя, втягивают, словно воронка, и он проваливается, кружась в каком-то непонятном вихре. Словно он распался на две части, одна из которых тянулась к змею, а другая неслась в пропасть.
Есеня очнулся на солнце, около костра. Он был одет в сухую длинную рубаху - явно чужую - и завернут в одеяло; под головой лежало что-то мягкое, вроде перины, а под ногами - что-то твердое и теплое, похожее на нагретые камни. Жара он не чувствовал, но не мог пошевелить и пальцем. Кто-то поднес к губам кружку, но у него не хватило сил даже глотнуть, даже закашляться.
Проспал он не меньше суток. Просыпался, пил и засыпал снова. И окончательно выспался к вечеру следующего дня.
- Е-се-ня, - пискляво протянул кто-то над головой.
Есеня приоткрыл глаза и увидел Хлыста, который водил прутиком по его щеке.
- Воробушек, - рядом присела мама Гожа. - Проснулся!
- Ага, - ответил Есеня.
- Покушаешь?
- Ага, - снова ответил он и понял, что от голода сейчас просто умрет.
У костра собирались разбойники, сами разбирали миски и наваливали в них кашу. Мама Гожа приподняла Есене голову, подоткнув подушку, и поставила горячую миску ему на грудь. Он потянулся к ложке, но в руках ее не удержал.
- Лежи, лежи, я сама тебя покормлю.
Жевать и то было трудно, челюсти почему-то не ворочались, словно кто-то дал ему по зубам, а разбойники потешались над ним всю трапезу.
- Ути-путеньки! Есе-е-е-ня!
- Как там наши маленькие? Кушают кашку?
- Ротик открывай, деточка! За мамку, за батьку!
Есеня засмеялся и подавился кашей. Мама Гожа вытерла ему рот и продолжила. Наелся он, однако, быстро: не смог одолеть и половины миски.
- Жмуренок, - вскочил Хлыст, - а у нас тут есть кое-что для ослабленных.
Он отошел на несколько шагов и вернулся с полной кружкой клюквы.
- Во, Ворошила сказал: если есть не станет - в задницу запихну. Правда, Ворошила?
- Правда, - отозвался тот.
У Есени рот наполнился жидкой, противной слюной - он терпеть не мог кислятину.
- Сахарку бы добавил… - проворчал он, и это были его первые слова за вечер.
- Некуда. Видишь - кружка полная. Давай, открывай ротик, Есеня!
Впрочем, кислая клюква неожиданно показалась приятной на вкус - такой свежей, и сочной, и терпкой.
Он провалялся еще дней восемь, вставая только «в кустики» и возвращаясь усталым, как из долгого похода. Разбойники посмеивались, но каждый норовил принести ему что-нибудь из леса - то кислое яблоко-дичок, то вяжущей, но сладкой рябины, то запоздалой голубики, и клюквы, и брусники. Грибы, которые в изобилии водились вокруг нового лагеря, Ворошила ему есть запретил, и кормили его кашей, которую мама Гожа варила специально для Есени, - разваренной, жидкой и сладкой. Подстреленных куропаток на всех явно не хватало, и Ворошила велел кормить Есеню бульоном и нежным куриным мясом. Рыба здесь ловилась мелкая, несерьезная - выяснилось, что рядом с лагерем находится небольшое озерцо, которое питается ключами. Какая тут может быть рыба? Пропахшие тиной щучки, жирные лещи да карасики. Но и карасиков Есеня ел с завидным аппетитом - он вообще ел не останавливаясь, раз по шесть в день. Больше всего ему хотелось молока, он и во сне видел кринки с молоком, но в лесу такой роскоши не было, поэтому он помалкивал.
Пока Есеня болел, разбойники давно успели выстроить три землянки, а он так и не увидел, как их делают - уютные, прочные и теплые домики с земляной крышей за несколько дней. Два домика отводились под спальни, а третий служил кухней, столовой и жильем для мамы Гожи. Хлыст и Щерба заняли для Есени место - у печки, подальше от входа, и уверяли, что оно самое лучшее.
Рубец исследовал лес вокруг лагеря и выяснил, что в часе ходьбы лежит кабанья тропа, да и следы лосей встречаются часто. Есеня еще не ходил, когда в лагерь притащили первую тушу свиньи - по сравнению с домашней мясо ее было жестким и не таким жирным. Есене скормили печень, которую он ненавидел всей душой, но Ворошила был непреклонен. Если бы Есеня мог увидеть себя со стороны, то, наверное, не стал бы сопротивляться.
- Я тебя поставлю на ноги, - угрожающе шипел Ворошила, сжимая Есене шейные позвонки, - ты у меня здоровей чем был станешь!
- Дяденька! Не хочу печенки! - хохотал и извивался Есеня.
- Жри, а то шею сверну, как куренку!
Ворошила вообще мучил его постоянно - то компрессами, то растираниями: все они как специально жгли кожу; поил горькими отварами, от которых кашель только усиливался, и еще заставлял глубоко дышать и переворачиваться с боку на бок.
