Андрей Ерпылев - Город каменных демонов
— Н-н-нет…
— А так? — приложенный к голове статуи, осколок точно вошел в выбоину, почти слившись по цвету с остальной поверхностью.
На Веру злобно смотрела оскаленная мордочка настоящего демона из ночных кошмаров…
* * *— И все равно в это невозможно поверить…
— Хорошо, — с некоторым раздражением заявил Евгений. — Приходите ко мне после двенадцати и сами услышите, как он скребется в ящике! Да мне уши приходится ватой затыкать, чтобы уснуть… Приходите, приходите!..
Он осекся, поняв всю двусмысленность своего предложения, и замолчал, не глядя на девушку и рисуя подушечкой пальца по столу какие-то замысловатые узоры.
— Я верю, верю… — мягко положила ему на сгиб локтя свою ладошку Вера. — Стараюсь поверить… Неужели все это сотворил этот самый Виллендорф? Как ему это удалось?
— Потому что он был Гений, — поднял на девушку серые глаза Женя. — Он был настоящим гением ваяния, непревзойденным ни до, ни после. Микеланджело по сравнению с ним — сосунок, жалкий ремесленник! Уж поверьте мне на слово.
— Почему же тогда о нем никому, кроме профессионалов, не известно?
— Не знаю… А почему вы так уверенно говорите? Вы что-то слышали о фон Виллендорфе?
— Так, кое-что…
— А к примеру?
— А к примеру, — терпеливо продолжила журналистка, — то, что в музеях мира нет его работ. Почти нет. Так — одна-две. Хотя еще совсем недавно было больше.
— То есть как?
— В конце прошлого — начале нынешнего года украдено две скульптуры фон Виллендорфа. Одна — статуя богини Правосудия похищена из частного музея в Люцерне, Швейцария, вторая — неизвестно что изображающая — из коллекции миллионера Джона Равковича в Чикаго. Это я узнала из Интернета.
— А почему об этом не стало широко известно?
— Не знаю… — Теперь черед пожимать плечами пришел девушке. — Вероятно, потому что он мало известен широкой публике. Разве будут средства массовой информации тиражировать сообщение о краже картины какого-нибудь Сидорова из урюпинского музея?
— Резонно… Но вы сказали про Интернет. Вы заинтересовались Виллендорфом еще в Москве?
— Нет, уже здесь.
— Тогда…
— Да, я подключаюсь к Сети через ноутбук. Оттуда же я, кстати, скачала биографию скульптора. Правда, на английском языке… И еще несколько статей зарубежных искусствоведов. Откуда следует, что скульптор был широко известен в Европе до Второй мировой войны. Но его работы целенаправленно вывозились немцами с оккупированных Германией территорий, а также из стран-сателлитов, и впоследствии следы их затерялись. Поэтому интерес к Виллендорфу сам собой сошел на нет… Согласитесь, что странно исследовать творчество скульптора, который оставил миру только две-три работы!
— А эти?
— А эти оказались за Железным Занавесом, поэтому как бы исчезли для остального мира. Как и многое другое. К тому же в Советском Союзе никакого интереса к немецкому скульптору, насколько мне известно, не проявлялось. Не так ли?
— Это верно…
— А с потерей Восточной Пруссии интерес к Виллендорфу угас и в Германии. Там очень силен узкотерриториальный патриотизм. Вряд ли баварец будет очень уж восхищаться художником, если узнает, что тот родился в Саксонии. К тому же этот скульптор, по слухам, очень нравился Гитлеру. Одна из статуй работы Виллендорфа украшала его подземный бункер до самого конца.
— Даже так?
— Я нашла утверждение одного искусствоведа из США — правда, базирующееся на непроверенных слухах, — что Виллендорф и фюрер были знакомы лично.
— Не может быть!
— Я же говорю: слухи. Но все же скульптор скончался в тысяча девятьсот тринадцатом году, когда Гитлеру было больше двадцати. А его тяга к изобразительному искусству общеизвестна… Мог добраться и до Восточной Пруссии, чтобы повидаться со своим кумиром.
— Как я вам завидую, — совершенно искренне произнес Евгений. — А мне вот, чтобы мельком прочесть биографию Виллендорфа в чуть большем объеме, чем она дается в словаре, пришлось лезть через забор, поранить руку, битый час беседовать с этим полусумасшедшим Прохоровым, встретить вас…
— Так вы за этим явились на «Красный литейщик»?
— Конечно! Нет, не для того, чтобы встретить вас… или… — Женя сник и потупился.
— Вы этим расстроены? — полушутя-полусерьезно спросила его Вера. Она привыкла к вниманию мужчин, к тому же чувствовала, что нескладный искусствовед ей более чем симпатичен. — Я могу уйти…
— Что вы! Конечно же нет… То есть… Да я еще раз полез бы туда, рад был бы руку сломать, не то что поранить… Лишь бы снова встретить вас.
— Зачем? Я и так здесь. Хотя… — девушка глянула на свои часики и ахнула: — Уже двенадцатый час! Я с ума сошла! Спокойной ночи, Женя…
— Спокойной… — тоже поднялся на ноги Князев, мучительно краснея при этом. — А вы не могли бы… дать мне номер вашего телефона?
— Зачем? Я ведь тут, рядом… Через коридор.
— Н-ну… Мало ли что…
— Да мне не жалко. Записывайте: восемь, девятьсот…
— Сейчас, я только блокнот достану… — Евгений вытащил из нагрудного кармана записную книжку, раскрыл и… На пол спланировал белый листок.
Оба молодых человека ринулись его поднимать и чувствительно стукнулись лбами. Но первой успела Вера.
— Ой! Что это? — Она держала перед собой свой незаконченный портрет, потирая свободной рукой лоб. — Это же я…
— Отдайте сейчас же! — потребовал мужчина, тоже прикасаясь ко лбу. — Это так, ерунда… Я ручку расписывал! — нашелся он.
— Почему же ерунда? Так хорошо меня еще никогда не рисовали… Но если хотите… Держите!
Он протянул руку за листком, они соприкоснулись сначала пальцами, потом взглядами…
* * *Вера снова лежала без сна и тихо улыбалась во сне.
Какой он все-таки милый, этот нескладный и стеснительный молодой человек, сопящий сейчас, наверное, за двумя дверьми и коридором. Нескладный не в смысле внешности. Здесь у него все в порядке… Какой-то он нездешний, вернее, несейчашний, что ли. Нет, не так, так не по-русски. Несегодняшний, вот! Пришелец из далекого прошлого, эпохи фраков и кринолинов, когда целовали дамам руки и дрались на дуэлях, вместо того чтобы строчить анонимки или нанимать «братков».
Любой другой непременно полез бы с объятиями, а то и с более «серьезными намерениями». Как же! Все очки в его пользу: слабая девушка, они одни, на расстоянии руки… Владька так бы и поступил… Почему «бы»? Он так и поступил, без всяких «бы»…
Вера вспомнила липкие объятия, какие-то слова о вечной любви и божественной красоте, свое жалкое сопротивление… Ее передернуло.
