Марина Добрынина - Империя под угрозой. Для служебного пользования
Уши только-только начали различать звуки, глаза не видят еще вообще ничего, а мозг так быстренько рисует картинку — кто-то трахается. Пардон, любовью занимается. Такое, знаете ли, специфичное возюканье, шуршание и пыхтение. Правильно, — думаю злорадно, — нам, значит, лекции о пользе всяческого воздержания, а сами тут как пара кроликов в капусте. Гетеросексуальных кроликов, как мне кажется. Но тут пыхтение вдруг прекращается, и кролик мужского пола взволнованно произносит голосом массажиста Гены:
— Кто там?
— Успокойся, — недовольно замечает крольчиха Зинаида Львовна, — никого там нет.
Быстренько ставлю заслон по всему периметру и притворяюсь ветошью. Не то, что двинуться, даже дышать боюсь.
— Странно, — говорит он, — я только что ощущал чье-то присутствие. А сейчас ничего.
— Показалось.
— Нет. Нет. А, черт с ним!
Движение возобновляется, я делаю глубокий вздох и выскальзываю из помещения. Понятия не имею, что дает информация о тесных отношениях между врачом и массажистом, но кажется мне — еще пригодится. А Гена-то непрост, ох, беда мне с этими ощущающими присутствие самородками.
Глава 7
Валентина уехала. Кажется, легче. Нина Андреевна тоже исчезла. Смотрю как-то — а ее нет. Теперь старушку ко мне подселили. Божий такой одуванчик с цепким взглядом. Узкие морщинистые губы подобраны. Вся такая колючая, скрипучая, разговорчивая. Ни минуты без банальной сентенции. Неприятно с ней в одном помещении находиться. Она меня ранит. И не спит ночами, старая. У нее, видите ли, бессонница, а я погулять в свое удовольствие не могу. Скрепочка моя загогульная в матрасе спрятана, ждет нашего с ней общего часа. Ждет…
Хожу на уколы. Сперва думала — не дамся. Но постепенно овладевает мною какой-то дикий пофигизм. Та как раз ситуация, когда легче дать, чем объяснить, почему я этого не хочу. Говорят — повышают иммунитет. Что там такого ужасного с моим иммунитетом, что меня нужно какой-то гадостью пичкать?
Барбосина белая повадилась под моими окнами развлекаться. Там лужайка милая, так среднеазиат приходит, разваливается на ней кверху пузом — загорает. Или на воробьев охотится. Странно — на вид такой взрослый пес. Может, они ему тоже вкалывают какую-нибудь стимулирующую гадость? Наблюдаю за ним с тоской — хоть кто-то жизни радуется. Вот и мне бы так, на травку.
Вторая неделя пошла, а информации почти нет. Так. Смутное ощущение какой-то пакости, но оно у меня и до приезда сюда было. Впрочем, и желание заниматься расследованием, чувствую, как-то угасает.
Сегодня на обед давали салат из вареной свеклы, слегка сбрызнутой растительным маслом. Такая прелесть! И лежать у окна, наблюдая за птичками — это тоже приятно. Моя жизнь — она какая-то неправильная. Я все ношусь зачем-то, ничего взамен, кроме испорченных нервов не получая. Людей обижаю часто. Нет, чтобы осесть где-нибудь, заняться мирным, тихим делом. Выращивать, к примеру, овощи или стены красить. Зачем этот непрерывный бег? Эта суета? Что она мне дает? Разглядываю свою руку с тонкими пальцами и узким хрупким запястьем. Синие венки просвечивают сквозь кожу, так интересно… Синий голубь смотрит на меня сквозь стекло желтым глазом. Птичка. Поспать, что ли? А потом на процедуры? Одеялом укрыться? Лень… Поспать…Да…
Настроение такое умиротворенное. Я — ангел, ангел. Так бы, кажется, взлетела и поплыла по воздуху туда, к процедурному кабинету, где виднеется чья-то знакомая фигура.
— Инна, — проговариваю, мирно улыбаясь, — здравствуй!
Слова текут медленно и плавно. У Инки, а это, действительно, она, глаза лезут на лоб.
— Майя? Ты? Ты что здесь делаешь?
— Лечусь, — отвечаю, ласково дотрагиваясь до ее плеча, — мне так хорошо…
— Да? — удивляется.
— Варвара Михайловна! — слышу я голос откуда-то снизу. Оборачиваюсь — врачиха моя.
— Что это такое? — спрашивает строго, — почему Вы не на массаже?
— Здравствуйте, — говорю ей тихонечко, — здравствуйте, Зинаида Львовна. Я рада Вас видеть.
Инна поднимает брови.
— Майя?
— Варвара Михайловна Люпина, — отвечаю, — это я. А Майя Дровник — гадкая чужая женщина. Мы потом с тобой, Инна, поговорим.
И ковыляю вслед за врачом. А Инна так и стоит, глядя мне в спину. Удивляется. Но я ей правду сказала. Я — Варечка. Варюша. Я — хорошая. Люди — все хорошие.
Ночью вижу замечательный сон — будто я облако, и мне нравится это очень, но зачем-то будят.
— Варюша, — слышу я сквозь сон, — Варечка, пойдемте с нами.
Окончательно проснуться не могу, перед глазами туман. Где-то в тумане — мужская фигура, и голос знаком, но чей — не помню. Надеваю халат прямо на ночную рубашку. Сую ноги в тапочки и послушно следую за голосом. Темно. Меня берут за руку, и я узнаю пальцы, вцепившиеся в запястье. Это массажист Гена.
— Я хочу спать, — говорю сонно.
— Сейчас-сейчас. — успокаивает меня голос массажиста, — скоро мы будем на месте.
И мы бредем, и ноги в тапочках запинаются о ковровую дорожку. Идем долго, я все сильнее цепляюсь за поддерживающую меня руку. Наконец, меня прислоняют к стене, открывают какую-то дверь, усаживают меня в кресло, и я могу, наконец, спокойно закрыть глаза. Спать хочу. Уже сквозь дрему слышу:
— Варвара Михайловна!
— Да? — отвечаю, даже не пытаясь проснуться.
— Варвара Михайловна!
Честно пытаюсь открыть глаза и тут получаю по ним лучом света. Кто-то направил свет лампы прямо мне в лицо. Неприятно.
— Уберите, — прошу, прикрывая глаза ладонью, — мне больно.
Но свет остается, и потому я так и продолжаю сидеть, наклонившись и закрыв лицо руками. Что им от меня нужно? Какие-то новые процедуры? Я хочу спать.
— Варвара Михайловна!
— Да.
— 28 лет, секретарь.
— Да.
— Майя Алексеевна Дровник — это имя вам о чем-то говорит?
— Да.
— Кто это?
— Я.
Ну что им нужно? Не понимаю.
— Кем Вы работаете?
— Секретарь в архиве города Темска.
— Как так может быть! — сердится голос, — разве Дровник тоже работает в архиве?!
— Нет, не работает.
— И где тогда?
— В управлении СИ Темского округа.
— Но ведь это Вы — Дровник?
— Да.
— Где Вы работаете?!
— В архиве города Темска.
— Дура! — орет массажист, — перестань морочить нам голову!
Я понимаю голову. Зачем они меня обижают?
— Не кричите на меня, — прошу, — и не обзывайтесь.
У меня даже слезы наворачиваются. Зачем они так?
Где-то по ту сторону света начинается легкая перебранка, затем уже женский голос мягко интересуется:
