Словами огня и леса (СИ) - Дильдина Светлана

Юноша вскинул голову, глянул на Башню.

— Она не говорит мне, что против.

— Мальчишка! — не сдержался служитель. — Что ты понимаешь! Что ты возомнил о себе!

— Ну остановите меня, — он повернулся спиной к служителям и направился к Огоньку. Тому на миг показалось, что служитель сейчас кинет юноше в спину нож или велит стражникам атаковать, но нет — всего лишь подал знак поднять решетку. Кайе поманил Огонька за собой в темноту.

Вот и всё — настало то, чего боялся больше всего. Даже если их наверху будет только двое, все равно смысла противиться нет.

Он ступил на первую ступеньку, вторую… Здесь было почти совсем темно, закатный свет проходил через редкие окошки в пару ладоней шириной.

Споткнувшись, оперся о стену — и отдернул руку. Показалось, камень скользкий от крови.

— Здесь идут с факелами, когда проводят обряд, — раздалось над ухом. — Если кому-то из нас нужно просто поговорить с Хранительницей, огонь не зажигают.

Полукровка вдохнул поглубже, и пожалел об этом — он по-прежнему ощущал запах крови, и теперь словно захлебывался ею. Хотя — он видел раньше — чистыми были камни там, куда падали тела. Наверное, и здесь только чудится.

Рука прикоснулась к его лопаткам, скользнула на пояс.

— Пойдем, я не дам упасть, если что. Здесь крутые ступеньки.

Невольно старался держаться ближе. Все равно сейчас человек рядом был хоть какой опорой и защитой. Пусть Огонек скоро умрет, но до смерти еще предстояло дойти, а это оказалось непросто. Башня и впрямь обладала силой и голосом, чуждыми, страшными; поколение за поколением ей приносили жертвы, и она ожила, даже если явилась на свет лишь массой пригнанных друг к другу камней. Они шли внутри огромной твари, привыкшей, что ради ее благосклонности убивают.

Кайе не тянул полукровку силой, и вовсе не прикасался почти, только пару раз удержал, когда Огонек спотыкался. Даже у лесного ручья, промывая и перевязывая раны, он вел себя жестче. Сейчас мальчишка ощущал только тепло руки и — возможно, ему казалось — удары чужого сердца, когда на поворотах невольно оказывался вплотную к провожатому.

Огонек пытался считать ступени, но сбился в конце концов, и готов уже был вцепиться в своего спутника и умолять его уйти, пусть что другое придумает, или просто поднырнуть под руку и бежать вниз, вниз…Но не позволит сама Башня — мальчишка был в этом уверен. Он просто поскользнется и сломает себе шею.

Когда уже не было мочи терпеть, ступеньки впереди стали алыми. Огонек ахнул — и понял, что это закатный свет. Впереди выход. Дошли.

Оказавшись снаружи, сразу сел, скорчившись, обхватив колени, закрыл глаза. Понимал, что выглядит жалко, и не хотел этого сейчас, но ничего с собой поделать не мог. Ветер налетал, и казалось, вот-вот подхватит и сбросит, хотя до края было не меньше десятка шагов.

Горячие руки обхватили мальчишку за плечи. Кайе не пытался поднимать, тормошить, тащить к краю, просто сел сзади и сбоку, его дыхание чуть щекотало шею за ухом; чувство, что сзади не пустота понемногу прогоняло дрожь.

— Я не просто так тебя привел, — сказал он наконец. — Встань, посмотри! Она тебе позволит увидеть, ты понравишься ей.

— Мне не нужно всё это, — еле выговорил Огонек, сжимаясь плотнее.

— Если потом ты захочешь уйти, то свободно уйдешь. На окраины, в срединные города, к морю. А пока…

— Как хочешь. Тебе решать, — ответил почти бездумно.

— Да прекрати ты, — сказал Кайе устало. — Сперва эти внизу, теперь ты ещё!

Вдруг, уткнувшись лбом в спину Огонька заговорил быстро и тихо:

— Тебе все равно, да… но хоть попробуй остаться. Тебе ведь было хорошо здесь. И мне… я ведь и раньше, с другими пытался…

— Зачем я тебе? — спросил Огонек; до него наконец дошло сказанное, и что убивать прямо сейчас не намерены. — Вообще — зачем? У тебя вся Астала, это я уже понял.

— Значит, нужен, — не видя лица, слышал знакомые упрямые нотки в голосе.

— Почему? Я же… ничто.

— Да без разницы, полукровка ты или кто! Я не хочу снова быть один.

Огонек дернулся, пытаясь высвободиться.

— Но ты не один. Тебе не о чем беспокоиться.

— Разве? Киаль занята собой, Къятта… не будем о нем. А остальные, кроме старшей родни — боятся. Слуги, воины, просто верные нам семьи. Даже к детям своим не подпускали, когда я был мал. Ты не боишься.

— И те, другие, мертвы? Но ты можешь управлять пламенем. Я сам видел. И даже зверем… Если бы ты не хотел их убить…

— Я научился многому, толку-то. Вся Астала про меня знает. Думаешь, людям хочется рисковать? Бездна с ним, со зверем. А если остановится сердце того, кому ты смотришь в лицо?

Огонек прикусил губу. Невольно коснулся еще теплых камней. Почудилось — запульсировали под пальцами. Глубоко вдохнул, повел плечами, безмолвно прося Кайе разжать руки.

Встал.

Когда поднялись на Башню, закат еще полыхал, но теперь солнце чуть не бегом спускалось за горы. Со склонов долины, в которой лежала Астала, начинал течь туман, но пока хорошо было видно.

Высоко. Так высоко, что трудно в это поверить — с одной стороны леса и за ними едва различимые в дымке темные гребни, дальний горный хребет; с другой — тоже леса, совсем черные, уходящие за горизонт, и поблескивает река. И по всей долине — россыпь огней, редких и маленьких по краям, в середине крупных и жарких. Тошнота подкатила внезапно, голова закружилась. Огонек судорожно вцепился в руку юноши рядом. Оказывается, высота — это страшно. Очень страшно. Она заманивает, затягивает, чтобы ты упал… и мокрым пятном застыл на камнях.

Пришел в себя, когда его отвели от края. В центре площадки ужас отпустил; правда, мальчишка старался не думать о том, сколь высоко они сейчас находятся. И сколько человек отсюда падали. Он бы умер в воздухе, не успев разбиться, сердце бы разорвалось.

— Ты боишься высоты? — спросил Кайе удивленно.

— Не высоты, — хрипло откликнулся Огонек. — Ее. Башню. Она будто дрожит. Вот-вот скинет.

— Она просто дышит, глупый, — сказал Кайе. — Живая ведь. "Всегда она оберегала нас… Пела, когда опасность, если беда близко. И просто так иногда поет, особенно на закате. И плачет, если погибли многие". Правда, этого я не слышал.

— И о тех, кто погиб прямо здесь? — спросил Огонек, невольно напрягая слух.

— Не знаю. Но я слышал ее обычное пение. Низко так… словно ветер гудит и бронза. Знаешь… я ее понимаю. Те, внизу, просто глупы. Они считают, что служат ей, а сами вряд ли когда поднимались сюда просто так. Я приходил бы чаще, много чаще, если бы домашние не волновались. Здесь все иначе. Как будто весь мир с тобой говорит…

— А ты хорошо рассказываешь, — вздохнул Огонек. — Похоже, любишь ее. Таким я тебя не видел.

— Каким же видел? — ровные белые зубы сверкнули на темном лице.

— Ты… разный. Оборотень и есть. Бывает, лицо у тебя, а бывает — звериная морда…

Огонек напрягся, ожидая резкого слова или удара, но Кайе расхохотался.

— А с другой стороны — хвост…

Только сейчас напряжение немного отпустило, и мальчишка обернулся, осмотреться хоть самую малость. Заметил, что проем, из которого вышли, находится в стене наклонного каменного выступа. Два больших барабана стражами застыли по бокам — да, голос таких громадин услышит весь город! Крупные барельефы украшали стену, но сейчас было тяжело разобрать, что на них. Как и узор на полу: какие-то круги, линии и знаки, отдаленно напомнившие Круг Неба.

— Тут днем по тени смотрят за солнцем, а ночью высчитывают движение звезд, — пояснил Кайе.

— Зажги факел, — попросил Огонек, увидев два в держателях около входа. Спутник мотнул головой:

— Незачем. При свете хуже поймешь, каково здесь.

Еще не до конца смерклось, однако небо было черное почти, и на западе ярко-оранжевая полоса над горами становилась все уже. Небо, казалось, совсем рядом. Мальчишка вскинул голову, рассматривая звезды. Созвездия его заметили; чуть приблизились, вглядываясь в свой черед. С одного сорвалась блестящая капля, полетела в Огонька. Башня накренилась. Голова вновь закружилась, и он охнул невольно.