Анастасия Шевцова - Наследники отречения
Я не могла не признать, что у моего отца, Лирдана, после того, как он встал в оппозицию к Тарэму и отказался прервать свой род, не оставалось никаких шансов. Шаддан понимал это, когда соглашался стать тенью - первым цареубийцей за всю историю, начиная с короля Арматея. В то время, благодаря интригам Совета, выбора не было ни у кого. Что касается меня, то, как и многие, он был уверен, что дальнейшее мое существование будет нести угрозу не только для Кайла и Совета, но и для всего Королевства. Ни один Шаддан так думал… И в то время, и сейчас, все, кто оставался верен Орден, разделяли подобные настроения.
В последнем походе я сама была виновата, доверившись человеку, которого едва знала – Карл понял ситуацию, даже не видя его, только по моим рассказам. Почему я полюбила Шаддана, уже другой вопрос. Во-первых, он нравился мне как человек, ведь его преступления были продиктованы не какими-то личными выгодами, а глубочайшей верностью и любовью к своему племяннику. Я всегда восхищалась подобными людьми. Во-вторых, в трудные для меня дни, старик проявил редкое благородство, и я точно знала, что вопреки уродливому пласту прошлого, он искренне полюбил и меня, и Мариэль. Если бы это было не так, Карл убил бы его, исполнив долг принца Крови. Брат хорошо разбирался в людях, и, хотя часто упрекал меня в наивности, сам нередко полагался на интуицию, доверяя тем, кому логика подсказывала не доверять. А еще он умел прощать. Так было, например, с Параманом. Несмотря на роль, которую играл наш кузен в планах Совета, и обоюдную антипатию, Карл с самого начала старался держать его поближе, ценя, как человека мудрого и благородного. И если теперь брат доверил Шаддану нечто важное, то, что не мог сказать открыто даже мне – я могла не переживать за сделанный выбор.
Пахло осенью. Звезды, дорога, скрип колес, свежий ветерок, шелестящий увядающими, но еще не опавшими листьями – все уже было осенним. Раньше я так остро не замечала бесконечные смены времен года, было все равно весна ли или лето, зима или осень – все нравилось одинаково. Теперь же становилось грустно, когда улетали ласточки, а деревья обнажали черные ветви. Возможно, это было связано с возрастом, ведь годы уходили, и позади их становилось постепенно больше, чем впереди. Я жила на свете уже четвертый десяток лет, и за них случалось много и хорошего и страшного, но в памяти все это умещалось в какой-то краткий, яркий и безумно далеко ушедший миг!
Мне вдруг с невероятной отчетливостью стало ясно, что на мечты и планы, которые я бережно хранила в душе, откладывая до лучших времен, просто не хватит жизни. И, возможно, тот путь, который был дан свыше и требовал перечеркнуть любые проявления самости, не будет пройден до конца: завершать его придется другим, тем, кто только вставал на ноги, готовясь ответить на зов судьбы.
Я никогда не задумывалась над тем, что же ждало в конце. Почему-то в сознании уверенно держалась мысль, о какой-то награде, спокойных счастливых днях и прочей ерунде. И вот сейчас, в этот кратко-вечный миг ночного странствия, дорога открыла завесу, за которую не дано было заглянуть доселе. Я просто поняла, что случиться все совсем не так, как шептала надежда. Мне суждено было стать лишь камнем, по которому другие проложат мост через реку нашей Истории - камнем, которым история меня и запомнит.
Подняв взгляд в ночное небо, я беззвучно заплакала. Это были слезы грусти и безысходности – я испытывала эти чувства вот уже в третий раз за прожитую жизнь… И вновь тяжесть грядущего рождала соблазн сойти с пути и править жизнью так, как хотелось и мечталось. Это было невыносимо!
«Господи», - сказала я, стараясь дышать глубоко, хотя от сдерживаемых рыданий, горло сжимала судорога, - «Помоги мне не сломаться… Дай силы принять посланное и поступить по Твоей воли, а не по сердечному желанию. Помоги исполнить перед народом долг, который Ты возложил на меня от рождения… Дай воли не забыть, что счастье - это любовь, а любовь – готовность прожить тысячи жизней и принять тысячи смертей за тех, кто дорог!»
Звезды надо мной дрогнули и качнулись. Ветер застыл. Тревожно заржав, вскинул голову конь, дернув поводья. Вздрогнув, проснулся Шаддан, тяжело вздохнула во сне Милари… Разжав пальцы, я тихо вскрикнула…
Миг как озарение, как диафильм на черной стене, как отпечаток - выжженное на коже клеймо. Подобно Арматею, в минуту наивысшей душевной муки, в ответ на отчаянную молитву, передо мною разверзлась завеса времени и пространства, вложив в душу откровение страшного пророчества.
Темная аллея… Лавочка под фонарем, лай собаки где-то вдалеке. Девушка шла одна, и я знала, что ей было очень страшно. Словно почувствовав мой взгляд, она обернулась. В пятне света блеснули ярко-рыжие волосы и белое лицо. Убедившись, что вокруг никого нет, девушка поправила сумку и села на скамейку.
-Я больше не буду бежать и не стану бояться, – громко сказала она в темноту и сжала кулаки. Ее страх стал почти осязаем…
Мелькнула тень. Даже несмотря на печать лет, я сразу же узнала его. Мужчина подошел к ней и сел радом. Они долго говорили и она, словно пойманная в капкан мышь, жадно и неотрывно смотрела в его глаза. Потом он взял ее руку и, повернув запястьем кверху, обнажил тонкий полукруглый шрам.
Тишина спящего дома… Фигура, тонкая и гибкая, бесшумно скользила по коридору, сжимая в руке тонкий клинок. Приоткрытая дверь, легкий скрип… Мужчина на кровати вздохнул и повернулся на бок. Блеснула в рассеянном свете белая сталь и крик боли резанул тишину.
Потом я снова увидела ее. Она плакала на краю бездны, полной огня, а рядом стоял мой враг. И смеялся.
-Проклятье будет исполнено, - эхом разносился его безумный хохот, - и круг замкнется, как было всегда на этой земле! Верни, своему господину то, что ему принадлежит!
-Нет, – тихо, но твердо ответила девушка.
Тогда он поднял руку и надел на нее золотой медальон. Она пошатнулась, но, вскинув руки, устояла.
И огонь в пропасти стал черен.
-Прими его в душу и сердце! – властно приказал Фирсар Каэл.
-Никогда! – истерично выкрикнула девушка и в отчаянии шагнула в пропасть…
Жуткий вой сотряс застывший воздух.
-Свершилось! – взвыл нечеловеческий голос - Узрите мое восстание и вкусите месть, предсказанную моим рабом!
Из бездны, с глазами полными такого же огня, как и сияние рыжих волос, поднялась хрупкая фигура. Обернувшись к стоящим чуть поодаль людям, девушка вскинула руку и сказала на Древнем одно единственное слово: «ваффар». И, словно срезанные колосья, люди упали на землю… И многих я знала, и многих любила… Потом, ступив на землю, она повернулась к Замку и произнесла: «пади!». И он пал – бесшумно, словно карточный домик.
