Сергей Булыга - Бродяга и фея (сборник)
Что и говорить, актер был весьма обескуражен столь очевидными заблуждениями учителя. И вновь, как и после первой главы, он хотел было бросить изучение рукописи. Единственно любопытства ради он глянул на первый лист четвертой, последней главы… и замер. Четвертая глава была посвящена гриму!
Точнее, не гриму, но составлению некоего средства, которое высвобождает в человеке то, что доселе было в нем сокрыто и о чем он зачастую и не подозревал. Актер запасся достаточным количеством свечей и углубился в чтение.
В главе четвертой лекарь утверждал, что возможности человека весьма и весьма обширны, и нужно только найти верный способ воздействовать на него, точнее на его… тут в рукописи следовало некое длинное и туманное определение, которое актер перевел единым словом – «душа». И тогда выходило, что если дать уверенность душе и раскрепостить разум, то человек познает мир во всей его бесконечности. Слово «бесконечность» опять-таки насторожило актера, но он не отложил рукопись, ибо уже следующий лист предлагал ему состав всесильного грима.
Состав грима оказался несложным, всего лишь восемь компонентов, и, кроме того, первые шесть были просты и легко доступны. Это: бальзам откровения, сок дерева лим-па, мактайский порошок, алмазная вода, талмертия и восемь гранов застывшего света с Полуденной звезды. Но вот зато седьмым компонентом предлагалось перо подземной птицы, а восьмым… восьмой компонент, тот и вовсе никак не именовался, а так и обозначался – цифрой восемь, написанной нарочито небрежно.
Упоминание о подземной птице насторожило актера, ибо о подобном воздухоплавающем он дотоле не слыхал. Со слабою надеждой обратился актер к Изумрудным таблицам, но и таблицы, коим, казалось, было известно всё, о такой птице молчали. Тогда, решив на время отложить поиски седьмого, актер решил отыскать восьмой компонент снадобья. Но что же мог лекарь скрыть под этим знаком? Актер долго думал и наконец вспомнил: на самой верхней, кстати, восьмой полке у дальней стены, лежала шкатулка, до которой он дотоле ни разу еще не добирался – уж очень было высоко. Ну а теперь…
Актер подставил лесенку, снял с дальней верхней полки запыленную шкатулку, стер с крышки пыль… и увидел на ней цифру восемь, опять же небрежно начертанную – так, словно цифра эта падает и вот-вот упадет.
Актер открыл шкатулку и обнаружил там не виданный им ранее зернистый порошок. Он взял его в щепоть, растер – и его пальцы сразу потемнели. Тогда он провел пальцами по щеке – щека приобрела некоторую смуглость. Как тогда… Но что это такое? Актер испытал порошок кислотами, проверил по таблицам – ответа не было. Тогда он испытал огнем… и подхватил из тигля маленький кусочек – нет – слиток. Слиток был оловянно-белого цвета с характерным металлическим блеском. Но это было не олово. И не железо, не серебро, не золото, не медь, не свинец и уж никак не ртуть. Так что же это тогда? Каждому мало-мальски грамотному человеку прекрасно известно, что во всем подлунном мире металлов семь и восьмого быть не может. Ибо так устроен мир, таковы его незыблемые законы. Семь – священное, магическое число. Под знаком семь объят и завершен весь мир, который создан, кстати, за семь дней. Металлов семь и семь небесных сводов, семь трав от всех болезней и семь планет, блуждающих светил, и семь… семь смертных грехов. А восемь – запретное число. Не зря ведь даже дерзкий лекарь изобразил его поверженным. А может… эта лежащая на боку цифра – восемь – отнюдь и не повержена, а устремлена вперед, в неизведанное? Быть может, она выражает собою бесконечность познания? Так сколько же тогда металлов, сколько планет, и есть ли вообще предел небесному своду, на коем, как известно… Актер, задумайся! В конце концов, ведь это же так просто: взять и растоптать этот маленький беззащитный слиток – благо, что найденный металл оказался хрупким – и всё останется как было, всё на своих местах, и никто ни в чем не усомнится! Но…
Необыкновенная легкость разлилась по телу, мысль заработала четко и ясно, ну совсем как когда-то на сцене, только теперь это получалось и без грима. Актер сел к столу, аккуратно зачинил гусиное перо – пера подземной птицы ему не обрести, но тут и перо земной вполне сгодится – и сел писать о том, что видел.
Потом, в бесконечных спорах, диспутах и гонениях, на его долю досталось немало свиста и подпорченных яблок, но актер не сдавался и утверждал, что если найден восьмой металл – антимоний или же, в просторечии, сурьма – то должны быть и другие. Однако жизнь оказалась короче надежды, и актер не дождался того часа, когда один из его учеников достал из раскаленного тигля первый слиток цинка. А кто-то на другом конце планеты вначале рассчитал, а после узрел на небе восьмое блуждающее светило. Основы были потрясены, цифра семь перестала быть священной и конечной. И расцвели все девять искусств, и куда выше алхимии стала почитаться наука, основанная на цифре десять – математика. Но более всех прочих знаков люди стали чтить знак бесконечности, зовущий к беспредельному познанию. В память о лекаре знак бесконечности изображали похожим на цифру восемь, устремленную вперед.
А грим? Подземной птицы так никто и не нашел, и всё же, ради приметы, не более того, в актерский грим иногда подмешивают сурьму. А вдруг?!.
Мечта
В одном большом и шумном городе, на берегу океана, жил да был один купец. Купец был глубоко несчастен.
Нет, дело вовсе не в том, что он был беден; купец напротив слыл достаточно богатым человеком. У него было шестнадцать больших и малых кораблей и девять караванов по тридцать четыре верблюда в каждом. Случались, правда, штормы, и тогда кораблей становилось несколько меньше. Бывало и такое, что и караван не возвращался из пустыни: в те далекие времена песчаные кроты обитали там едва ли не повсеместно, и поэтому часто можно было услышать, что тот или иной путешественник был увлечен под землю этими ненасытными чудовищами. Да что и говорить, торговые предприятия бывают подчас не столь выгодны, сколь разорительны. Однако когда дело поставлено широко, то доходы непременно покрывают расходы. Так было и с нашим купцом. Потеряв в одном предприятии, он втрое обретал в другом, и на полученные деньги взамен погибших кораблей строились новые, на смену старым съеденным верблюдам покупались молодые и непуганые, еще не знавшие коварства песчаных кротов.
Конечно, купец мог бы владеть куда большим числом кораблей и верблюдов, но он не желал этого. Он опасался, что тогда у него совсем не останется времени для того, чему он посвятил всю жизнь.
Купец, я повторяю, был несчастен. Он был болен. Болезнь его была столь же странная, сколь и неизлечимая. Стоило лишь купцу выйти за порог своего дома, как он тут же начинал задыхаться. В доме он был совершенно здоров, но вот даже перейти улицу и проведать соседа он уже был не в силах. Самые умудренные лекари и самые искусные мудрецы и заклинатели ничего не могли поделать с этим его диковинным недугом. Купец был обречен до конца своих дней безвыездно и безвыходно пробыть в стенах родного дома.
