Сергей Булыга - Бродяга и фея (сборник)
А потом, у себя в каморке, он долго еще не решался воспользоваться этим чудесным средством. И лишь перед самым представлением, когда за перегородкой заговорили о том, с кем будут, а с кем не будут продлять контракт на следующей неделе, актер попробовал. Грим – темный и вязкий – ровно лег на лицо, придал ему некоторую смуглость… и актер вдруг почувствовал, как необыкновенная легкость разлилась по телу, а мысль заработала четко и ясно. Он резко встал, вышел на сцену, и зрители… Да что там зрители, когда его же приятели поверили тому, кого он им изобразил!
Но это было только раз, и больше – увы – не повторится. Актер поднялся с тюфяка, подошел к столу, взял стоявший там стеклянный пузырек и рассмотрел его на свет – пусто и тускло. Снадобья больше не было, кончилось. И лицо у актера было теперь уже не смуглое, как тогда, на сцене, а белое, даже белее обычного.
… Когда упал занавес и стали накрывать на столы, суфлер среди прочих новостей упомянул и о неком лекаре, колдуне и безумце, который вчера поздно вечером навел немало страха на своих соседей по дому. Безумец де искал эликсир жизни, а нашел гремучую смесь, которая его и погубила, да с таким грохотом, будто бы разверзлась сама преисподняя. Актер спросил, где это случилось, и, услыхав ответ, понял, что снадобья он больше не получит, не у кого будет просить. И что опять он будет лишним и ненужным, и вновь пойдет искать работу, а потом еще и еще не одну…
И все же мало ли! Кто знает, может, ему снова посчастливится! Актер наспех оделся, надвинул шляпу на самые глаза, задул свечу и вышел черным ходом. Чтоб никого не встретить.
Лекарь занимал полуподвальную дворницкую в каменном доходном доме средней руки. Когда актер вошел во двор, то увидел там повозку, груженую мебелью, узлами и книгами – книги в те времена стоили дорого, дороже многого. Дверь в дворницкую была открыта, и актер вошел туда.
В большой, но единственной комнате двое молчаливых незнакомцев увязывали последние пожитки. На актера они не обратили ни малейшего внимания, и так же, не глядя на него, они вышли из дворницкой, унося последние, пусть и небольшие, ценности.
Оставшись один, актер осмотрелся: стол, изъеденный кислотами, полупустые полки вдоль стен, на полках кое-где склянки, колбы, шкатулки, мешочки. И рукописные листы – на полках, на столе и россыпью на полу. Актер опустился на колени, поднял ближайший лист, посмотрел – лист был испещрен какими-то непонятными значками.
– Ты кем ему будешь? – послышалось из-за спины.
Актер обернулся – в дверях стоял один из молчаливых. Актер немного подумал и ответил:
– Друг.
Молчаливый едва заметно улыбнулся, сказал:
– Тогда владей, – и вышел.
Актер еще раз осмотрел комнату. И только теперь увидел на потолке большое закопченное пятно. След от гремучей смеси, сразу догадался он. Потом вздохнул, положил лист на пол, встал с колен, еще раз внимательно осмотрелся по сторонам… и пошел к двери. Там он снял шляпу, повесил ее на гвоздь, вернулся и принялся собирать рассыпанные листы. Собрал, сложил в стопку, сел к столу и принялся просматривать записи, в которых он не понимал ни слова. Зачем он это делал? Актер убеждал себя в том, что он поступает так в надежде найти состав желанного грима, но это не так – просто возвращаться обратно, к свисткам и яблокам, он не хотел и был рад, что обрел хоть какое пристанище.
Шло время – день, второй, третий, десятый. Актер раз за разом вначале просматривал… а потом уже как бы и перечитывал рукопись лекаря, ибо некоторые знаки, начертанные там, казалось, открыли ему свой смысл. Когда это случилось, он уже смог сложить разрозненные ранее листы в определенном порядке и приступил к дальнейшему их изучению. Соседи смеялись над актером: вот, посмотрите, нашел себе забаву – разбирает бумаги безумца! Ведь иначе как безумцем никто в том дворе покойного лекаря и не именовал. Ну да и ладно бы они, незнающие, так ведь и сами алхимики, люди ученые, в свое время не принимали лекаря всерьез. Да оно и неудивительно – ученые, по их мнению, занимались достойными, серьезными делами: кто искал эликсир юности, кто изобретал вечный двигатель, а кто и вовсе трудился над превращением несовершенных металлов в благородные. А этот!..
Но актер не сдавался – мало ли что болтают! И к зиме… Да он конечно мог бы управиться и ранее, но поначалу его едва ли не каждый день донимал хозяин балагана, раз от разу предлагавший все более заманчивые условия контракта, лишь бы только актер вернулся в труппу. Наконец актер не выдержал и отказался наотрез, сославшись на одолевшее его безумие. С тех памятных слов он возымел покой, и, благодаря этому, к зиме ему открылась первая глава тайных записок покойного лекаря. Смысл этой главы сводился к тому, что белый цвет есть вовсе не единый, а состоящий из семи других цветов – красного, оранжевого, желтого… Актер был удручен. Ну, еще бы! Потратить столько времени на то, чтобы прочесть подобную бессмыслицу! Так, быть может, соседи правы? И он, возможно, отложил бы дальнейшие поиски, да только вспомнил о поистине чудесном воздействии изготовленного лекарем грима, а также о нравах покинутого им балагана… и положил перед собою листы второй главы.
Тут надо вам сказать, что отнюдь не все считали лекаря безумным или шарлатаном. Немало болящих и после смерти лекаря являлись в дворницкую и, принимая актера за верного ученика покойного, молили его избавить их от тяжких недугов. Актер, не в силах отказать, каждого просителя наделял щепотью какого-либо снадобья – благо, что немало их оставалось на полках. Люди верили актеру, принимали порошки, лечились и исцелялись. И слава о новом лекаре не только тешила, но и кормила актера, а следовательно давала ему возможность продолжать изучение таинственных бумаг.
Вторая глава была прочитана актером гораздо скорей первой и оказалась посвященной тому, в каких дозах полезнее всего смешивать уголь, селитру и серу. Актер подставил к стене лесенку, соскоблил с потолка некоторое количество копоти, испытал ее и, не вникая в выводы второй главы, сразу перешел к третьей.
Третья глава, понятая почти безо всяких затруднений, потрясла актера своим кощунством. Лекарь открыто насмехался над святая святых – над строением всего сущего на свете! Не говоря уже о том, о чем и подумать-то страшно, он, не скрывая сарказма, подвергал сомнению очевидные истины. Так, к примеру, он не соглашался с тем, что имеется всего три первоначала: сера, ртуть и соль – горючесть, летучесть и растворимость. Не верил он и в удвоение золота, а перпетуум-мобиле называл шарлатанством.
Что и говорить, актер был весьма обескуражен столь очевидными заблуждениями учителя. И вновь, как и после первой главы, он хотел было бросить изучение рукописи. Единственно любопытства ради он глянул на первый лист четвертой, последней главы… и замер. Четвертая глава была посвящена гриму!
