Елена Хаецкая - Голодный грек, или Странствия Феодула
– Почему? – спросил Феодул, убитый горем.
– Пятница, – пояснил Андрей. – По пятницам они тут едят мясо и вообще учиняют знатные попойки.
– По пятницам?
– Этому их научили сарацины.
Феодул бессильно оглянулся на местного, поймал его выжидающий взгляд, вдохнул вонь овчины и перегара, снова обнаружил у себя перед носом три грязных трясущихся пальца – и заплакал от огорчения. Даже бессердечного Андрея проняло: жаль Феодула! Обнял толмач посланника Папы и как гаркнет на лжесвященника:
– А ну вон!
Местный возмущенно замычал и полез было в драку, но тут в храм вошел сын темника и с ним еще трое – низкорослые, плотные, на коротких кривых ногах, страшные и грозные. Принялись щупать стены, смеяться; потом завидели Феодула и замахали ему, чтобы скорее шел. Лодку взяли, ехать пора – добывать подарок великому хану.
В такую-то пору на море и глядеть холодно, не то что по морю плыть. С сомнением бродил Феодул вокруг карбаса, вытащенного на берег. Черный, тяжелый, он, казалось, сразу пойдет ко дну, едва только спустят его на воду. Хозяин карбаса – рулевой да четверо гребцов слонялись неподалеку в хмуром ожидании, а надзиравшие за ними монголы, не покидая седел, болтали между собой.
В карбас взяли, кроме гребцов и рулевого, Андрея с Феодулом и двух монголов. Найденное в осоке тело завернули в рогожку и поместили на носу. Поплыли. Феодул, бледный, вцепился в борт, губами зашлепал: «Богородице, радуйся…» – хотя какая уж тут радость, кругом одна только свинцовая вода, такая ледяная да лютая, что при одном только взгляде на нее руки-ноги начинает судорогой выворачивать.
И вот начал расти впереди скалистый остров. С каждым гребком все круче отвесы скал, все ближе они, и видны уже какие-то серые клочковатые кусты на их вершине. Но рыбаки хоть и пьяны по случаю пятницы, а дело свое знали: обошли остров, выгребая против ветра, и вскорости нашли маленькую бухту, где вполне удобно подобраться к самому берегу.
Монголы сидели в лодке как истуканы: неподвижные, с немигающим взором. Они зашевелились только после того, как гребцы вытащили карбас на берег. Рулевой остался при лодке, а прочие направились в глубь острова.
Он казался пустынным – всюду лишь камни, песок да выстуженные на ветру кусты. Посреди острова высилась черная гора, и оттуда постоянно доносилось глухое ворчание.
– Это ветер, – растолковал Андрей, переговорив с гребцами. – Он зарождается там, в глубине пещеры, и иногда вылетает наружу – тогда случаются бури. Но сейчас бояться не следует – он просто ворчит. Он всегда так ворчит, когда спокоен.
Монголы выбрали хорошее место для засады и приготовили сеть, взятую с карбаса, а Андрей нашел выбоину в скале наподобие чашки и осторожно налил туда вина, которым запасся в поселке. После этого оставалось только устроиться поудобнее в укрытии и ждать.
Феодул продрог до костей.
– И как только тебе, Андрей, не холодно, – шептал он толмачу, едва удерживая слезы.
Толмач – с виду настоящий заморыш, на деле жилистый и выносливый – только ухмылялся.
– Лучше не шуми зря, – прошептал он в ответ. – Не то спугнешь.
Феодул досадливо махнул на толмача рукой:
– Злой вы народ, далматинцы. Ни мороз, ни монголы вас не берут.
Отобрал у Андрея остаток приманки, выпил, но даже от этого не согрелся. Он бы, наверное, так и умер среди диких скал под пронизывающим ветром – ведь чужая шуба упорно не желала согревать Феодула, – но тут появились наконец существа, обитавшие на острове. Местные рыбаки называли их «хин-хин», а почему – никак не объясняли.
Живые хин-хины еще больше были похожи на обезьян, чем их мертвый сородич. Они передвигались на задних ногах, подобно людям, однако при этом сильно сутулились и охотно опускались на четвереньки. Густой мех позволял им обитать на родине полночного ветра и не испытывать никаких неудобств.
Сперва они собрались у красноватой винной лужицы. Ужасно захлопотали, начали принюхиваться, вытягивая шеи, широко раздувая ноздри и тараща глаза, забегали вокруг, принялись толкаться и наконец уселись кружком, положив друг другу на плечи длинные лохматые руки. Некоторое время они так сидели, гримасничая и покачиваясь, а потом один за другим стали засыпать.
– Вот и все, – сказал Андрей. – Спят они крепко, берите любого.
И поглядел на хин-хинов с отвращением и жалостью. Монголы приблизились к спящим, держа наготове сеть. Феодул стоял рядом, разглядывая пушистые тела и синеватые голые личики и не зная, на что решиться. Один из монголов дернул Феодула за рукав, показывая на самого крупного хин-хина. Для убедительности кивнул несколько раз: мол, что тут сомневаться – этого! Но Феодул покачал головой и сделал свой выбор – самый чахлый, тот, что заснул первым. Монгол хотел было спорить, однако Феодул сказал Андрею:
– Переведи: разве не доводилось ему видеть, как в полоне от тоски и пустяковых ран гибнут один за другим крепкие воины, а тощие да хворые, в чем душа только держится, – те живут себе и живут, на удивление пленившим?
Андрей вспыхнул и ответил, злясь:
– Сам и переводи.
Но ничего переводить не понадобилось. Монгол, явно считая всю эту Феодулову затею полной глупостью, наклонился над хин-хинами и осторожно поднял на руки указанного Феодулом.
– Сразу сетью его, – предупредил Андрей. – Они прыткие. Проснется – не поймаешь.
С легкой ношей на руках спустились к берегу, а там, одинокий и злой, ждал их хозяин карбаса. Монголы, не говоря худого слова, полезли в лодку и уселись опять как истуканы. Феодул сел вслед за ними. Андрей передал ему опутанного сетью хин-хина.
– Эй, – сказал хозяин карбаса и показал на тело мертвого существа, все еще лежавшее на носу, – а эту-то падаль куда девать? Не с собой же его везти обратно!
– Вынеси на берег, – велел Феодул Андрею.
Андрей молча повиновался.
Наконец все осталось позади – и остров, где рождается полночный ветер, и ледяное море, – лодка ткнулась в берег.
Поглядеть на живого хин-хина сошелся весь поселок. Существо беспробудно спало, шумно сопя широкими, будто вывороченными ноздрями, и во сне морщило личико, а жители поселка радовались тому, что хин-хин, хоть и не знает об обычае праздновать пятницу попойкой и иным веселием. Тоже пьян – совсем как взаправдашний человек.
* * *
Хин-хина поместили на лошадь позади Феодула. Предлагать эдакое соседство монголам ни Андрей, ни Феодул даже в мыслях не решались; что до толмача, то попыткам внедрить безрогого пленника к нему в седло он решительно воспротивился. Так и вышло, что повез Феодул хин-хина сам.
А тот, гляди ты, как отрезвел, так почти сразу и освоился. Глазами по сторонам водил, ноздри на новые запахи различно растопыривал: то раздует их, то сдует, то вовсе торчком поставит. Любопытно ему, лохматому. Костлявые обезьяньи пальцы вцепились Феодулу в плечи, а длинные ноги обхватили за талию. От шерсти хин-хина ощутимо пованивало рыбой.
