Явье сердце, навья душа (СИ) - Арнелл Марго

— Твоя душа помечена Навью, — сказал волхв. — Ей она и принадлежит.

Яснорада помолчала, давая Богдану примириться с мыслью. Тихо сказала:

— Я просто хотела, чтобы ты верно распорядился оставшимся тебе временем.

Руки Богдана разжались. По напряженному лицу скользили тени занимающих его тревожных мыслей. Он, верно, думал о друге, что застыл рядом, положив худую, тонкую руку на его плечо. Думал о семье, которая наверняка знать не знала о Нави.

И о том, что совсем скоро уйдет туда навсегда.

— Я не дам ей увести себя в Навь, — зло, упрямо выдавил Богдан, тряхнул головой.

— Что его ждет? — прошелестел рыжий. — Если…

— Никаких если, — отрезал Богдан, смерив друга неодобрительным взглядом. — Ты действительно думаешь, что я так просто сдамся?

— Просто ответь, — устало попросил тот Яснораду.

Она рассказала все, что знала, ничего не тая. О Калиновом мосте, на котором Богдану уже довелось побывать. О реке Смородине, которую ему предстоит пересечь, чтобы оказаться в Кащеевом, мертвом, царстве. О Ягой, что совершит нужные обряды, чтобы Явь отпустила Богдана, а Навь — приняла. И, наконец, о Моране, что вынет из головы Богдана все воспоминания о жизни былой, оставленной по ту сторону, и выплеснет их на бересту. И о том, что путь из царства мертвых лежит через подземное царство Вия.

— Вия, — повторил рыжий, еще больше побледнев.

— Плевать, — непокорно заявил Богдан. — Вот умру от старости, тогда с Вием, Ягой и прочей вашей нечистью встречусь. А сейчас…

Что Богдан собирался делать сейчас, Яснорада так и не узнала.

В обрядовый круг на перекрестке двух миров грубо вторглись. Появившаяся на поляне Мара казалась не такой холодной и безучастной, как прежде. Потому что не одна она была. Рядом с ней застыла черноволосая, грациозная женщина с густой копной эбеновых волос.

Морана.

Воздух в легких застыл. Яснорада ждала, что дыхание ее вылетит изо рта белесым облачком пара.

Царица смерила Богдана ледяным взглядом — знала, на кого из двоих смотреть.

— И этого сосунка ты забрать не сумела?

— Не сумела, — надломанным голосом произнесла Мара.

Тихая, смирная, как прирученная зима. Кем она и была для Мораны.

— Как же вышло, что я так сильно ошиблась в тебе? — задумчиво спросила царица, глядя на дочь.

Яснорада меж тем гадала: был ли хоть шанс, что Мара лишь тянула время? Что тратила его не на попытку вытянуть из Богдана душу, а на то, чтобы просто наблюдать за ним? Или она слишком наивна, пытаясь разглядеть нечто человеческое в том, кто человеком никогда и не был?

«Но и я ведь не совсем человек».

Морана перевела взгляд на свою жертву и махнула рукой. Богдан посерел, словно краски с его лица утекали из Яви в Навь, а он в своем мире становился уже чужим, ненастоящим.

— Стойте, — прохрипел рыжий.

Морана не слушала, лишь поводила в воздухе рукой, будто наматывая на нее невидимые нити жизни. Нити обрывающейся на глазах Яснорады судьбы, что пряла Мокошь и ее сесты.

— Если вам так нужна душа, заберите мою!

— Матвей! — выдавил Богдан, с трудом выталкивая каждый звук из горла.

Рука Мораны замерла.

Рыжий… Матвей не мог знать, как сильно царица маялась от скуки в своем застывшем мертвом городе. Оттого и игралась с людьми, словно с куколками. И пока Кащей жаждал озолотиться благодаря Полозу, предназначенные для него невесты развлекали тосковавшую в никогда не меняющемся царстве Морану.

Не зная того, Матвей нащупал ее уязвимое место.

— Мальчик, что пожертвовал собой ради друга… — задумчиво сказала царица. — Достойная история для моей коллекции.

— Ни за что, — отчеканил Богдан.

— Еще скажи: «Только через мой труп», — запрокинув голову, расхохоталась Морана.

Богдан сжал челюсть так сильно, что на скулах заиграли желваки. Однако что ей, бессмертной, до чужих, да еще и человеческих, взглядов?

— Ты прав, — просмеявшись, сказала царица Матвею. — Это дело чести — отданную мне Явью душу забрать.

— Значит, мою и забирайте, — твердо сказал он.

Пусть и выглядел так, что вот-вот потеряет сознание — глаза расширились, в их голубизне плескался ужас.

— Матвей… Зачем? — хрипло спросил Богдан.

— Затем, что у тебя есть семья. Те, кто будет тебя ждать. Они не вынесут, если тебя не станет.

— У тебя тоже есть! Ну и что, что приемная! Они все равно тебя любят…

Матвей отвел глаза, Богдан осекся.

— Ты никогда не говорил, что… — Голос Богдана сорвался. Он прикрыл глаза. — Прости, что никогда не спрашивал.

Матвей улыбнулся. Чуть рассеянной, отрешенной улыбкой. Будто глаза продолжали смотреть в небо и мечтать, а губы самую малость улыбались.

— Все в порядке.

Яснорада видела — он не отступится. В безотчетном жесте прижала задрожавшую руку к груди.

— Помни — ты можешь отправиться в Навь. Пускай и не сразу…

— Мне нечего там делать, — вздохнул Матвей.

— А твои настоящие родители… — осторожно начала Яснорада.

— Живы. Наверное. В приют меня отдала мать — слишком юная была, чтобы повесить на шею ребенка. Если ее семья и есть где-то здесь… в смысле там, где ты… Она мне чужая.

— Матвей… — Богдан мучительно пытался отыскать нужные слова. Не смог и только сказал опустошенно: — Не надо.

Но Морана уже сделала свой выбор. И — Яснорада могла бы поклясться в этом на крови — не по доброте душевной. Царица предвкушала, как запишет на бересте историю о новом герое, которого она, как и многих других до него, заманила в капкан мертвого города.

— Поздно, — хищно улыбнулась она. — Сделка совершена.

Лицо Матвея медленно серело. Яснорада порывисто шагнула вперед, пересекая грань между Навью и Явью. Почти физически ощущая, как время золотистым песком утекает сквозь пальцы.

— Чтобы там, в краю чужом, у тебя была хоть толика свободы, — прошептала она, вплетая в волосы Матвея перья.

Вплетая в его душу толику навьих сил.

Морана наблюдала за ней цепким взглядом прищуренных глаз. Отберет ли перо? Заподозрит ли неладное, выдрав перышко с клоком волос?

— Позволь ему на прощание подарок оставить, — попросила Яснорада, заглядывая в мертвые черные глаза.

Царица подплыла, словно лебедушка, коснулась пера пальцами. Но сила отныне жила в Матвее. А перо — это просто перо.

— Хорошо, — коротко сказала она.

Яснорада так и видела, как Морана или ее слуги пишут трогательную историю на бересте. О мальчике, который пожертвовал жизнью ради друга. О девушке, которая оставила ему на прощание соколиное перо.

— Оставь ему и имя, — снова попросила Яснорада.

— Чтобы ты к матери своей приемной наведалась и его среди мертвых отыскала? — хохотнула Морана. — Ну уж нет. Довольствуйся той милостью, что я им уже оказала.

Забрать жизнь, пусть даже для того, чтобы другому спасти — сомнительная милость. Но большего от царицы обманов она и не ждала.

— Мне жаль, что так вышло, — прошептала Яснорада.

Богдан не слушал. Стоял, окаменевший, с влажно поблескивающими глазами, рядом с другом, что оседал на пол комнаты с посеревшим лицом. Яснорада поняла: больше не выдержит. Попросила едва слышно:

— Хватит, пожалуйста.

Она хотела бы остаться подольше с Богданом, попытаться найти нужные слова, как и он недавно. Но любых слов будет недостаточно — не сейчас, пока рана открыта и кровоточит. Не сейчас.

Яснорада не знала, кто прервал обряд перекрестья двух миров — волхв или босорканя, однако Явь исчезла вместе с Богданом. Морана, довольная, словно сытая кошка, исчезла, чтобы приветствовать в мертвом царстве новую душу. И зиму, заточенную в хрупкой беловолосой фигурке, за собой увела.

Баюн спросил тихо, будто боясь разбить в ней хрупкое что-то:

— Сколько птичьей силы себе ты оставила?

Яснорада вскинула голову, удивленная.

— Отстранилась ты от молодца рыжего бледная и какая-то… не своя.

Она долго молчала, но правду таить не стала.

— Нисколько. Она мне не нужна.

— Ох, Яснорадушка, — ахнул кот. — Всю свободу, что была у тебя, отдала незнакомцу!