Явье сердце, навья душа (СИ) - Арнелл Марго

Да, в высоте ей больше не парить, больше не знать сладкого ощущения полета. Но Матвею свобода сейчас куда нужней.

— Мне не нужны крылья, — упрямо ответила Яснорада. — Только мои корни.

Покинули поляну и волхв с босорканей. Остались лишь притихший Баюн и Яснорада с саднящим от слез лицом.

Глава двадцать восьмая. Тропа в Явь

Закончилась весна, жарким ветром пролетело лето. Понемногу Яснорада приживалась в Нави. Жила на постоялом дворе, на жизнь им с Баюном зарабатывала тем, что помогала местной знахарке готовить отвары и снадобья, которым ее научила Ягая. Баюн и сам не сидел сложа лапы — за еду в корчме рассказывал свои дивные истории.

В Чуди даже школа своя оказалась, а хозяйкой там была сама Анна Всеволодовна. В том, оставшемся в Яви, прошлом — сестра великого князя Владимира Мономаха. Та, что монастырь женский в Киеве основала, а при нем — школу для девочек, первую на Руси. Яснорада читала об Анне Всеволодовне и историю ее хорошо запомнила. Ее путь отчего-то (хотя Яснорада все ж догадывалась, отчего) был иным. Святая княжна не выторговывала имя у Мораны и не жила в Кащеевом царстве. Появившись в Нави, сохранила все свои воспоминания. И, как прежде, продолжала нести людям свет.

Здесь она не звалась Янкой — все ребята называли ее Анной Всеволодовной. Яснорада помнила, как в первую прогулку по Чуди во все глаза смотрела на бегающую детвору. «Ты гляди, Баюн, дети!». Не крохотные луговички или боровички, а настоящие дети, о которых она знала только из явьих книг и из подсмотренного в блюдце.

Яснорада порой приходила в школу, чтобы послушать Анну Всеволодовну. Та знала про Навь не меньше, чем духи Баюна, и рассказывала складно, ни детали ни упуская.

И вроде бы складно все — уютная Чудь за окном, тихая, размеренная жизнь, приветливые горожане… Казалось бы, живи и радуйся. Вот только на сердце Яснорады было неспокойно. Не спаси она тогда Богдана, не пострадала бы ни в чем не повинная душа. Впрочем, и Богдан свою случайную, пусть и отстроченную, смерть не заслужил. Но теперь он мог винить себя — за то, что жив за чужой счет, и наверняка страдал, что потерял друга.

Яснорада долго гнала от себя горькие мысли, а они, упрямые, обратно возвращались. В один из тихих дней в Чуди вернулись не только они, но и застывшая на пороге ее комнаты Мара.

Баюн выгнул спину, распушил шерсть. И зашипел — совсем не многозначительно.

— Что ты здесь делаешь? — с холодком, ее голосу почти не присущим, спросила Яснорада.

— Мне некуда больше идти, — выдохнула Мара. — Я не справилась с поручением Кащея — женой Полоза не стала, и приказ Мораны не выполнила. Царица сказала мне не возвращаться. Я не оправдала их ожиданий.

Яснорада обменялась с Баюном чуть оторопелым взглядом. Неужели она ошиблась в Моране? Неужели привязанность царицы к слепленной, словно Снегурочка, дочери так быстро исчезла, истаяла?

— Нечисть меня не принимает. Я… пыталась. Считают меня дочерью Карачуна. Для них я та, что бьет их посевы, что сдирает с деревьев листву. Та, что замораживает царство русалок. Им приходится уходить с насиженных мест или засыпать до новой весны. Я могу проникнуть в Явь по следам гусляра. Вот только и там я чужая. А больше… Больше я ничего не умею.

Мара замолчала, переводя дух. На памяти Яснорады она никогда так долго не говорила. Сердце сжалось на мгновение.

Могла ли зима чувствовать одиночество? И оставалась ли Мара зимой?

— Будешь жить по законам Мораны, в Нави для всех останешься чужой, — проворчал Баюн.

Мара остановила на нем стеклянный, ничего не выражающий взгляд.

— А как жить иначе? Как научиться быть другой?

Яснорада растерянно взглянула на Баюна. Но и у всезнающего кота, вскормленного историями навьих духов, не нашлось для царевны простого ответа.

— Я знаю, ты хочешь снова увидеть своего гусляра, — вновь подала тихий голос Мара.

— Откуда знаешь?

В понимании людей и их эмоций царевна прежде сильна не была. Взгляд она отвела, но не смутилась.

— Я к волхву приходила, о своем спрашивала. И о тебе разговор зашел. Он объяснил мне, что я не так сделала… хотя я не сделала ничего вовсе.

— Вот именно, — глубоко вздохнула Яснорада. — Богдану все это время грозила опасность, а ты молчала. Ты врала нам. Говорила, что родители невзлюбили тебя, почти изгнали, а сама хотела душу Богдана украсть.

— Так и было, — спокойно отозвалась Мара. — Не врала я ни о Моране, ни о Кащее. Но не изгнали только — я сама ушла. Потому что… запуталась. Люди, должно быть, своей болезнью — своими чувствами, сомнениями и мыслями — меня заразили.

— Но ты наблюдала за Богданом. Не хотела отбирать его душу или просто не смогла?

Показалось, что фарфоровые щеки царевны чуть порозовели. Прямая, иногда даже излишне, на ответ Яснорады отвечать она не стала.

— Ты хочешь увидеть его, — настойчиво повторила Мара. — А я могу помочь.

— Ты? — неприязненно переспросил Баюн.

Хвост его недовольно бился по полу. В пушистых перчатках поблескивало железо когтей.

— Чтобы увидеть гусляра…

— Богдана.

— …тебе нужен волхв и босорканя. А последняя снова впала в спячку. Она бродит сейчас по Яви. Но я могу провести тебя теми же тропами, какими сама в Явь хожу. И никакого обряда не надо — я сама проложу тебе дорогу.

Яснорада стиснула руки — крепко-крепко, почти до боли. Все это время она запрещала себе прикасаться к блюдцу. С Богданом ей все равно не поговорить, ему ее не увидеть. А сердце свое терзать, глядя, как он мучается, друга потеряв …

Но желание поговорить с ним, услышать его голос и извинения попросить билось в ней, словно второе сердце.

— Зачем тебе мне помогать? — настороженно спросила Яснорада.

— Я хочу загладить свою вину. — В глазах Мары горел ледяной огонь. — А еще я понять хочу.

— Понять что?

— Кого. Людей. Зачем тот мальчик отдал свою душу?

— Это называется дружба, — вкрадчиво протянул Баюн. — А еще — благородство, доброе сердце и широта души.

Царица тряхнула белыми волосами.

— Я тоже так хочу. Дружить с кем-то — как вы с Баюном, как гусляр с тем, кто жизнь за него отдал. Но мне сложно дается вся эта наука…

— Неужели Морана совсем ничего тебе не объясняла? — изумилась Яснорада. — Не учила, что такое дружба и любовь? Что такое самопожертвование и сострадание?

Мара задумалась, словно припоминая.

— Она учила меня, как зиму призывать. Как стирать чужие воспоминания. Как идти по чужим следам в Явь, чтобы принести оттуда дивные сокровища. На остальное, верно, не хватило времени.

Или желания — не для того Мару создавали.

Яснорада, хоть и терзалась сомнениями, уже знала, что в глубине души все решила. И, не обращая внимания на красноречивый кошачий взгляд, сказала:

— Хорошо. Но не жди, что Богдан тебе обрадуется.

Мара шагнула к ней, протянула руки. Яснорада не слишком охотно вложила свои ладони в ее, ледяные, и в тот же миг ощутила, как ее подхватывает невидимый вихрь. Прикосновение Мары отзывалось иголочками по коже — словно зажатая в кулаке хвоя. Глаза застила белая пелена.

Когда она рассеялась опавшими снежинками, слетевшей по осени листвой, Яснорада увидела сидящего на кровати Богдана. Увидел ее и он.

Губы его дрогнули, готовые улыбнуться. Жаль, не случилось.

— Что она здесь делает?

По холоду в голосе и взгляде Богдан мог посоперничать с самой Марой, на которую сейчас смотрел.

— Позволяет мне тебя увидеть, — ласково сказала Яснорада. — Пытается искупить свою вину.

— Я ей не доверяю, — отрезал он.

— Как и я. Пока. Но если бы не Мара, я не смогла бы с тобой поговорить.

Богдан молчал, настороженно глядя на царевну — вновь отрешенную, безучастную, словно выточенную из камня. Лед, что захватил пространство, будто по зиме речку, треснул, когда он увидел Баюна. Серые глаза изумленно расширились.

— Это кот?! Почему он такой огромный?

— Потому что я — особенный кот. — Баюн выпятил с белым пятнышком грудку.