Владимир Колосов - Вурди
Гвирнус — об Ай-е: «Хоть бы знак оставила какой, что ли. Лес-то большой. Этак и до Подножия дотопать можно». Хромоножка — о Гвирнусе: «Эх, я ему и кувшинчик притащил, и глаз, между прочим, всю ночь не смыкал почти, а он вон как: то дураком обзывается, то еще чем похуже. А то еще посмотрит, будто я это и виноват во всем. А что я плохого сделал? Ну поспал он. Так это к лучшему. Вишь, и днем-то Ай-ю не отыскать. Что ж ночью-то по лесу было рыскать?»
— Не, — вдруг остановился нелюдим, — и как это я сразу не подумал? Не полезла бы она ночью в этакий бурелом. В сторону надо брать — где лес пореже. Там и овражек есть — ручей когда-то был. Уютное местечко. Я бы и сам там спрятался, а?
Хромоножка пожал плечами: что туда, что сюда — все одно.
— Ну да тебя-то чего спрашивать? — не оборачиваясь, продолжал Гвирнус. — Я так скажу: не было бы вас, повелителей, нам бы лучше жилось. Избаловались многие. Ведь что получается? Повелитель под рукой, так уж и беспокоиться не о чем (разве что о еде). Ну, в смысле, зачем какой-то там горшечник? Или вон рубахи шить? Или хоть вон ножи охотничьи ковать. Прадед-то мой, сказывали, кузнецом был. Нож мой охотничий — его работа, — гордо прибавил Гвирнус, — только, сказывали, бросил он под старость это дело — повелителей больно много развелось. Вредняки вы, — мрачно заключил нелюдим.
— Может, оно и так, — вздохнул Хромоножка, — а что поделать-то? Вон я поначалу как все был. Мне ведь тоже не в радость на полке стоять. Тащись тут за тобой, — вдруг зло сказал он.
«Не сдержусь ведь», — подумал Гвирнус.
Он остановился. Взлохматил рукой и без того растрепанные волосы:
— И вообще назад надо. Не могла она ночью так далеко зайти.
3Первым его увидел Хромоножка.
Скорее не увидел — почувствовал (там, в кустах) и вдруг свернул куда-то в сторону, громко сопя и бормоча себе под нос свое любимое:
— Так-так-так.
А потом вдруг заорал как оглашенный:
— А-а-а!
Гвирнус бросился к нему.
Это был один из преследователей. Тот самый. Из тихих. С хвостиком волос на голове, который сейчас походил на пучок увядшей травы, грязный, наполовину седой, наполовину рыжий от облепивших его муравьев. Охотник лежал на маленькой полянке, нелепо раскинув длинные ноги. В правой руке он сжимал бесполезный теперь лук, левая, неестественно вывернутая, казалось, все еще цеплялась за траву. Ни на груди, ни где-либо на теле не было никаких ран. Лишь приглядевшись, нелюдим заметил, что шея убитого разорвана каким-то острым предметом.
— Ага!
Гвирнус наклонился над охотником, сказал недоумевая:
— Чистенько. А где же кровь?
— Так-так-так, — тупо пробормотал Хромоножка и опрометью бросился в кусты.
Вскоре оттуда донеслись булькающие звуки, и Гвирнус гадливо сморщился. Присел на корточки, осторожно приподнял голову Вьюна. Она показалась ему легкой. Необыкновенно легкой. Гвирнус провел пальцем по краям раны:
— Нет, это не ведмедь.
Тогда кто?
(«У ведмедя клыки побольше будут — если уж до шеи добрался, враз голову бы оторвал. Да и когтями бы всего порвал изрядно. А здесь, вишь, как аккуратно. Ни царапинки лишней. На рубахе — крови ни пятнышка. Если б не шея, и вовсе ничего не понять было б. Может, он того, поначалу на гиблый корень наступил?»)
Однако — как сразу удостоверился нелюдим — на гиблый корень охотник не наступал. Не было поблизости гиблых корней.
— Странно, — пробормотал он.
Ветви за спиной Гвирнуса внезапно зашевелились, и нелюдим торопливо обернулся. Нож сам собой (привычка) оказался в руке. Из-за толстого ствола ели показалась грузная фигура. Гвирнус не сразу узнал в вышедшем из-за дерева человеке Плешивого. А когда пригляделся (бледное, ни кровинки, лицо, дрожащие руки, порванная в клочья рубаха), вдруг рассмеялся, да так, что Плешивый попятился, бормоча:
— Еще один?.. Нет, Гвирнус, нет…
— Ну и рожа у тебя, Плешивый. — Нелюдим резко оборвал смех. — Что, приятеля своего углядел, да? Не я это его, не бойся. («Что ж могло его так напугать? — думал между тем Гвирнус. — Охотник — не повелитель, смерть видел не раз»). Вчера-то все иначе было, помнишь? — продолжал нелюдим. — Или память отшибло? Да не пялься ты, не трону. Пока. А там посмотрим. Где Ай-я?
— Н-не знаю, — пробормотал Плешивый, загнанно озираясь по сторонам, и торопливо прибавил: — Про Ай-ю не знаю. Не видел я ее. Думаю, никто не видел. А там… там, — он показал рукой в глубь леса, — лежит… я видел. Ну этот, не ведмедь, нет.
— Что лежит-то? — усмехнулся Гвирнус. — Рассказывай, не трясись.
— А это еще кто? — уставился Плешивый на выбравшегося из кустов Хромоножку. — Убить его надо, — зло сказал он.
— По шее ему, пожалуй, дать не помешает. А убивать… Зачем?
— А с чего это он тут ходит? Известное дело — повелители по лесу не шастают. Может, он и не повелитель вовсе, а вурди какой?
— Хороши сказки у Гергаморы, да? Только ведь Хромоножка со мной был. А ты в самый раз с этим. Так что, может, ты-то вурди и есть?
— Не помню. Ничего не помню. Помню — страшно. — Плешивый схватился за голову, его мутный взгляд скользнул по Гвирнусу, по Хромоножке, по облепленному муравьями телу Вьюна. — У-у! — вдруг ни с того ни с сего взвыл он. — У-у! Я видел. Там. На пригорке. Мартин. Такой же.
— Мартин?
— Да.
— Пошли. — Гвирнус тронул Хромоножку за плечо.
— Его надо убить, — упрямо повторил Плешивый.
— А тебя? — усмехнулся нелюдим.
Его не беспокоили ни Плешивый, ни убитые неведомым зверем Мартин и Вьюн.
Его беспокоила Ай-я.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Она открыла глаза. Над головой, чуть ли не над самым носом Ай-и, болталась грязно-серая тряпка, которая слегка покачивалась на разлапистой ветке ели. С тряпки что-то капало: Ай-я вдруг почувствовала (впервые за последние дни), что ей не только не жарко, но даже зябко, ибо платье ее изрядно отсырело, а пробегающий время от времени ветерок холодил плечи, спину, огромный (Ай-я, едва проснувшись, ощупала: на месте ли) живот. Она лежала свернувшись, насколько это было возможно в ее положении, калачиком; что-то жесткое («Еловая шишка», — подумала Ай-я) впилось в правый бок. Она слегка передвинулась в сторону, пошарила рукой по траве.
И впрямь шишка.
Ай-я отбросила ее в высившийся неподалеку муравейник, с удовольствием наблюдая, как забегали растревоженные нежданным вторжением муравьи. Снова подул ветерок, и сверху (с тряпки) посыпалась мелкая водяная пыльца.
«Ну уж нет!»
Ай-я приподнялась на локте и протянула руку, чтобы сорвать эту грязную тряпку, закрывавшую едва ли не полнеба, но тут же легла обратно, ибо эта грязная тряпка и была небом, а мелкая водяная пыльца сыпалась вовсе не с него, а с тысячи тысяч иголочек, на которых озорно поблескивали едва различимые глазом хрусталики росы.
