Владимир Колосов - Вурди
А потом кто-то подошел к нему (он слышал легкие — как падающий снег — шаги). Кто-то наклонился над ним, протянул руку, коснулся серебристо-белой поверхности: Гвирнус ощутил, как разбегаются от центра к бесконечно далеким берегам все расширяющиеся круги. Рука зачерпнула его мертвенно-бледный свет. Поднесла к ярко-алому, будто нарисованному рту. Свет в ладони коснулся чужого лица…
Это была Ай-я.
Ее ярко-алые губы коснулись ладони, и она начала пить. Гвирнус видел, как в такт движениям прекрасного рта подергивается шея. Как пульсирует жилка у самых плеч. Казалось, он видел даже, как разливается по всему ее телу холодное лунное (лунное ли?) серебро.
— Ай-я! — хотел позвать он, но лишь на мгновение всколыхнулась поверхность лужи и несколько бабочек испуганно взмыли вверх.
Ай-я снова наклонилась к нему и снова зачерпнула ладонью воду ли? свет? А может, саму жизнь?
Пей, милая.
Испей до дна.
Пока бежит моя волна.
До дальних берегов…
Странные звуки обволакивали Гвирнуса — от мягкого плеска лунного света до капризного хихиканья не в меру разрезвившихся звезд, а ему хотелось лишь одного: чтобы она, Ай-я, стояла рядом, как лесной олень, как мучимая жаждой самка ведмедя, как иссушенная невыносимым жаром земля. И пила — вот так, — с ладони, — и снова наклонялась, зачерпывала, подносила к ярко-алым губам — и пила, пила, пила, — и чтоб каждый ее глоток (почему-то так похожий на страстный поцелуй) приближал ее к холодному лунному свету, а его — к ней, и их обоих — к тем неведомым берегам, к которым рано или поздно причаливают все лодки, все носимые ветрами и течениями плоты, все нечаянно упавшие в воду веточки и листья…
Он и Она.
— Эй! Просыпайся! Светло уже. — Кто-то тронул его за плечо:
— Пора!
— А!? — Гвирнус приподнял веки, и по глазам ударил яркий, сочный, как спелая лесная земляника, сгусток света.
Он зажмурился.
Вокруг чирикал, пел, заливался тысячами трелей лес. Гвирнус пошарил рукой вокруг себя — ладонь ощутила теплый, но еще слегка влажный от росы травяной ковер. «Роса — это хорошо, — сонно подумал нелюдим, — а то ишь как повысохло все».
— Эй. — Его снова тронули за плечо.
— Хромоногий, ты?
— Я, а кто же?
Гвирнус открыл глаза.
Улыбающаяся физиономия повелителя.
(«Это тебе не на Ай-ю с утра глазеть»).
— Ты что, раньше не мог разбудить?
— Чего ж раньше, — пожал плечами Хромоножка, — как посветлело, так и разбудил. Ну проспал малость, вот. Не было ведмедей-то, — радостно сообщил он.
— Чему радуешься? Проспал, ишь ты. На тебя попробуй положись.
— Только вот ночью кричал кто-то, — не слушая Гвирнуса, продолжал Хромоножка. — Не Ай-я, нет, — торопливо добавил повелитель, — не женщина. Я так скажу. Вроде человек, а вроде как и нет. Вроде как по-нашему кричал. Только далеко это было — слов не разобрать.
— Жаба это, — проворчал нелюдим, — кому еще? Тут недалеко болотце есть — ты ведь, поди, и в лесу-то никогда не был.
— Ага, — кивнул Бо.
— А любой охотник знает, — продолжал нелюдим, — чуть влево возьмешь, в низинку, там их полно. Большие такие, зеленые. Ладони в две. Передразнивают. Ведмедя услышат — по-ведмединому орут. Могут как сова. А могут и как человек. Я и сам однажды чуть не попался. Думал, в болотце тонет кто. Ну и полез. Чуть не утоп. А потом смотрю: сидит, гадина, глазами зыркает, щеки раздувает и жалобно так: «ии… и», вроде как «помоги» слышится. Ну я разозлился и камнем ее пришиб.
— Это ты зря, — задумчиво сказал Хромоножка, ковыряясь в носу, — что она тебе плохого сделала?
— Вот утоп бы — сделала б, — проворчал Гвирнус, брезгливо поглядывая на повелителя, — все, хватит в носу ковыряться. Пора.
— А поесть?
— Что, еще лепешки есть?
— Не… Вчера последняя была.
— Пошел я, — сказал, поднимаясь, Гвирнус, — а ты топай в Поселок. Все равно леса не знаешь. Только под ногами путаться будешь. Гляди тут за тобой.
— А ты не гляди, — почему-то радостно сказал Хромоножка.
— Спасибо, что посторожил…
2Утром в лесу (в Ближнем) — одна благодать. Подул прохладный ветерок с реки, и не стало ни изнуряющей жары предыдущих дней, ни раздражающего грудь запаха гари. Дышалось легко. Воздух наполняли запахи цветов и хвои. С веток деревьев Гвирнуса и упрямо топающего за ним Хромоножку то и дело окатывала хрустальная роса. Солнце над лесом пряталось в пухлых (как груди толстухи Литы, сказал бы Хромоножка) облаках. Но и это только радовало Гвирнуса. Слишком много было этого солнца в последние дни. Лишь однажды за утро оно ненадолго выползло из своего укрытия — сразу пахнуло жаром, — Гвирнус запрокинул голову вверх и мысленно положил огромную горячую ягоду на язык. Осторожно раскусил. И — расхохотался.
— Ты чего? — недоуменно спросил Хромоножка.
— А ну тебя! — отмахнулся нелюдим.
Потом, ближе к полудню, солнце скрылось и больше уже не показывалось.
Следов Ай-и они не нашли, и это уже начинало беспокоить Гвирнуса всерьез. Он уже не раз и не два выругал себя за беспечность. («Нечего было дрыхнуть, а все он, повелитель проклятый, усыпил. Вот привязался. Может, ему того, по шее дать?») Хромоножка тоже огорченно сопел носом у нелюдима за спиной: то ли боялся леса, то ли сочувствовал Гвирнусовой беде. Только раз нелюдим обернулся к нему и мрачно сказал:
— Плохо дело.
— Не-а, — глупо улыбнулся Бо.
Они шли в глубь леса. Все чаще попадались на пути непроходимые буреломы. Ели становились все выше, а их зеленые одежды все темней. Ветви же других встречавшихся на пути деревьев: ольхи, кое-где кривых уродливых берез, любимого ведмедями гуртника, — порой так переплетались между собой, что казалось, это не ольха, не березы, не гуртник, а какое-то одно огромное, разросшееся чуть ли не на весь лес дерево, гигантская паутина, в которой ничего не стоило запутаться даже ведмедю.
Что уж там человек?
Гвирнус зло рубил ветви ножом. Хромоножка шел следом с кувшинчиком Гергаморы в руке («Пускай носит. Хоть какая-то от него польза», — думал нелюдим, отчаянно сражаясь с упрямо загораживающими путь ветвями). Некоторое время они двигались молча, каждый думал о своем.
Гвирнус — об Ай-е: «Хоть бы знак оставила какой, что ли. Лес-то большой. Этак и до Подножия дотопать можно». Хромоножка — о Гвирнусе: «Эх, я ему и кувшинчик притащил, и глаз, между прочим, всю ночь не смыкал почти, а он вон как: то дураком обзывается, то еще чем похуже. А то еще посмотрит, будто я это и виноват во всем. А что я плохого сделал? Ну поспал он. Так это к лучшему. Вишь, и днем-то Ай-ю не отыскать. Что ж ночью-то по лесу было рыскать?»
