Ольга Денисова - Черный цветок
- Ты куда? - спросил он.
- Детей посмотреть. Сон плохой увидела.
- Да что с ними сделается до утра? Ложись, - проворчал Жмур, уверенный, что жена его, как всегда, послушается. Но она встала, а через несколько минут Жмур услышал хлопок двери в кухню. Раздраженный, он поднялся следом за Надёжей и догнал ее в сенях - она накинула на себя только платок, хотя на дворе стоял трескучий мороз.
- Есеня пропал, - дрожащим голосом выговорила жена, словно оправдываясь.
Жмур отодвинул ее в сторону и вышел во двор сам, но Надёжа пошла за ним. Есеня неподвижно сидел у дверей кузни, прислонившись к ней спиной и запрокинув голову. На нем был отцовский полушубок, в рукавах которого он спрятал руки, треух сполз на бок, и когда Жмур увидел синие губы и заиндевевший платок, намотанный на шею и натянутый на подбородок сына, он и сам едва не вскрикнул. Нет. Только не это. Что угодно, только не смерть… Позволить ребенку замерзнуть в собственном дворе! Надёжа кричала отчаянно, зажимая рот руками, а Жмур подхватил безжизненное тело и испугался еще сильней - голова Есени откинулась назад, треух упал на снег, и руки повисли плетьми.
- Нет, нет, - бормотал он сквозь слезы, распахивая двери ногами, - этого не может быть… Сынок, сынок, что же ты наделал?
Жмур положил мальчика на лавку в кухне и зажег свечу, стараясь рассмотреть его лицо. И увидел, что пламя трепещет возле носа: он дышал!
- Топи печь! - крикнул он рыдавшей Надёже. - Быстро топи печь!
Он тряс его и хлестал по щекам, срывал с него промерзшую одежду, растирал и кутал в одеяла. И только когда Есеня открыл глаза, Жмур бессильно опустился на пол. На крики родителей из комнаты выбрались все четыре дочери и, видя мамины слезы, тоже отчаянно заревели.
- Ты что там делал, а? - тихо спросил Жмур.
Есеня испуганно осмотрелся, не понимая, что произошло.
- Подумаешь, задремал ненадолго, - он зевнул и протер глаза. - Чего за переполох-то?
- Ах ты ненадолго задремал? - Жмур скрипнул зубами: пережитый страх еще будоражил кровь, а этот змееныш, вместо того чтобы радоваться чудесному спасению и плакать на груди у матери слезами благодарности, смел издеваться над ними. - Ты что там делал, я тебя спрашиваю?
- Что хотел, то и делал, - ответил Есеня, зябко кутаясь в одеяло. Глаза его оставались непонимающими и испуганными.
Жмур за волосы сволок его на пол, подхватил толстую веревочную опояску от полушубка и выдрал тут же, на глазах у сестер, - голого, посиневшего, дрожащего от холода. Лекарь, которого позвали в дом, едва наступило утро, посмеялся и сказал, что это не самый плохой способ согреть ребенка, который едва не замерз. Есене было тогда двенадцать лет. Жмур до сих пор не мог простить себе этого срыва - он словно хотел отомстить за свой испуг, за свои слезы, а главное - спрятать этот испуг от Есени. Он почему-то считал, что если мальчишка поймет, как отец его любит, то станет неуправляемым, и Жмур навсегда лишится авторитета в его глазах.
И теперь, сидя в одиночестве на кухне, Жмур смотрел на нож, повешенный на стену, и готов был завыть от собственной глупости. Может быть, надо было действовать по-другому? Может, мальчику не хватало как раз отцовской ласки или хотя бы пары добрых слов? И все вышло бы по-другому? Что ему стоило сказать тогда, как он удивлен той, первой, булатной отливкой, в точности похожей на отливки Мудрослова? Что стоило хотя бы намекнуть на ее ценность? Да, он не сразу понял, что следующие отливки стали тем самым «алмазным» булатом, пока не спросил об этом у Жидяты. Но ту, первую, он узнал сразу. Почему же не сказал? Что ему стоило тогда, зимой, обнять сына и прижать к себе, вместо того чтобы исполосовать его дрожащее тело веревкой? А теперь, может статься, он никогда в жизни его не увидит. И Надёжа права: в лесу с ним может произойти все что угодно. Его могут убить в любой стычке, он может простудиться и заболеть, он может убежать, обидевшись, как убегал из дома, и оказаться в лесу в одиночестве. Сможет ли он прижиться среди вольных людей? С его характером это будет трудно. А главное - вдруг вольные люди выдадут его страже? Что с ним станет тогда?
Никогда еще Жмур не ощущал своей ущербности так остро. Он, оказывается, перестал чувствовать не только металл - он потерял способность чувствовать других, себя, он разучился понимать, когда и как нужно вести себя с близкими. Спасибо Надёже, которая всегда прощала его, и принимала, и не осуждала. Наверное, ей было понятно, что с ним не все в порядке. Надёжа. Теперь и ее нет рядом, и неизвестно, как им там живется, и кто заступится за них, если что-нибудь случится.
Стук в стекло заставил Жмура вздрогнуть - за окном давно стемнело. А вдруг это вернулся Есеня? Кто его знает, глупого мальчишку, непуганого дурачка - может, жизнь среди вольных людей оказалась для него непосильной, и он вернулся домой? Они уедут вместе, в Кобруч, почему он раньше не подумал об этом? Зачем послушал Жидяту? Что его мальчику делать у вольных людей? Они уедут, откроют кузню, будут ковать булатные клинки, а потом заберут Надёжу и девочек. Как он раньше не додумался до этого? Чего боялся?
Жмур распахнул калитку, сжимая лампу в руке. Он почти поверил в возвращение сына. Но на улице его ждал Жидята.
- Здорово, Жмур. Я на минутку. Хотел сказать только… Благородный Огнезар назначил награду тому, кто укажет местонахождение твоего сына. Двадцать золотых.
Глава VI. Балуй. Осенний дождь
Вышли через два дня, на рассвете. Полоз распределил ношу каждому по силам, и все равно в лагерь пришлось бы вернуться не один раз. В лесу и в самом деле поднялась вода - лагерь стоял на высоком месте, в низинах же мох пропитался насквозь, так что ноги проваливались сквозь него в черную жижу; овраги стали непроходимой преградой, вокруг ручьев образовались болотца. Есеня успел зачерпнуть воды сапогом через полчаса после выхода. Ему на плечи, кроме котомки, повесили полуторапудовый мешок с посудой, которая больно врезалась в спину, но даже раненый Щерба нес на себе два пуда, поэтому Есеня терпел и помалкивал. При этом каждому, кроме него и раненых, досталось по сетке с недовольной курицей - резать их пожалели: яйца любили все. Петуха нес Полоз - тот крутил головой и норовил клюнуть все, до чего мог дотянуться.
- Зарезать его, гада, - советовали все, - чтоб знал!
- Ага. В супе точно клеваться не будет, зараза.
- До оврага дойдем, я его в воду макну, - хмыкнул Полоз.
- Ты чё! Простудится еще, сдохнет, - тут же испугался Хлыст.
Петуха разбойники любили не меньше яиц.
- Давай мне! Я его за шею буду держать, - предложил Брага, которого несли на носилках.
- Лежи! - велел Ворошила. - И не дергайся. Твое дело маленькое, живым до зимовья добраться.
