Елена Федина - Наследник
Запаха не было. Просто края медленно оплавились, стекло почернело и треснуло. Мое всемогущество доживало последние секунды. Я не стал богом на земле и, может быть, только сейчас понял, от чего я отказался.
Рядом со мной потрясенно стояли Ластер и Астафея. Я даже не заметил, когда они оказались возле меня. Потом она опустилась на колени рядом с огнем, а он сказал всё так же невозмутимо:
— Ты или маньяк, или святой.
— Конечно, маньяк, — усмехнулся я, — у меня психический сдвиг.
Надо отдать ему должное, он не бился головой об стенку и не вопил, что всё пошло прахом из-за какого-то психа, не хватал меня за грудки, чтобы проломить моей фигурой буфет, и не заходился истерическим хохотом. Всё вышло довольно обыденно. Он выпил бокал, похлопал меня по плечу и предложил лететь вместе с ними. Я отказался. Астафея внимала этому равнодушно, и это было больнее всего.
38
Комнатка у нее была крохотная. Свечи горели тускло, в окно заглядывала непроглядная ночь. Астафея выглядела усталой и как будто даже не молодой. Мы стояли очень близко и смотрели друг на друга.
— Я восхищаюсь тобой, — сказала она грустно.
— Ты должна меня ненавидеть, — возразил я.
— Я тебя люблю.
— И поэтому ты завтра улетаешь?
— О, Боже! — улыбнулась она, — тебя это расстраивает? Не ты ли говорил, что не хочешь меня знать?.. Мне всегда казалось, что это неправда! Только скажи, что я нужна тебе, и я останусь. Всё же так просто…
Я прекрасно видел пропасть между нами: и физическую, и нравственную. Я помнил и о своей несчастной Эске, и о мертвой девушке, после которой у меня нет желаний, одна тошнота, и то, что жить мне, судя по всему, осталось не долго… но здравый смысл отказал мне напрочь. При одной мысли, что я не увижу ее больше никогда, меня охватывала паника. Бросить зеркало в камин оказалось гораздо легче, чем отказаться от нее.
Я молчал, векторная сумма всех моих порывов равнялась нулю, я стоял как пограничный столб и не мог сказать ни «да», ни «нет», но за меня сказало мое лицо, о котором я совсем забыл.
Астафея положила мне руки на грудь, черные глаза ее вспыхнули тем дерзким вдохновением, что всегда парализовывало меня как лягушку, изящные губы полураскрылись в улыбке, предназначенной для поцелуя, жадного и упоительного. Ничего красивей ее лица в мире как всегда не было и быть не могло. Я задохнулся. Но невольно возникшая у меня мысль о женском теле вызвала непереносимую тошноту и отвращение к самому себе.
А я еще надеялся, что этого не будет! Всё получилось непроизвольно и избавило меня от тяжкого выбора. Я содрогнулся, я оттолкнул ее. И отвернулся. И страстно пожелал себе провалиться сквозь землю.
— Всё, — сказала она у меня за спиной, — с меня довольно, сколько можно вешаться тебе на шею?.. Представление окончено, пора домой.
Я не видел ее глаз, поэтому очень скоро и самообладание, и рассудок вернулись ко мне. Голова моя снова была ясна, только сердце ныло как бездомная собака. Искушение прошло.
— Извини, — сказал я, снова поворачиваясь к ней, — ты прекрасна, ты молода, ты здорова, ты совсем из другого, более совершенного мира, и у тебя всё будет хорошо. Из вас двоих я выбираю ту, что несчастней. Разве непонятно?
— Ты святой, — сказала она грустно.
— Я маньяк, — усмехнулся я.
Она только покачала головой. Мы еще поговорили немного, я рассказал ей, как унес зеркало, она добавила, что было потом… но это было слишком тяжело: говорить, словно ничего не произошло. Надо было бежать. От нее, от себя, от своего проклятого рока! На прощанье я взял ее маленькую горячую руку и приложил ко лбу.
— Ты очень много для меня значишь, это правда.
— Спасибо и на этом, — улыбнулась она.
Такой я ее и запомнил, маленькую, стройную, пронзительно красивую, в вишневом платье, с шапкой золотых волос, с горящими вишневыми глазами и с грустной улыбкой на лице.
39
На счастье таких как я существуют кабаки, где можно торчать хоть до утра. Я не знал, кто мои собутыльники, они менялись уже третий раз за ночь, не знал даже толком, где я, на какой хотя бы улице, и по-прежнему не знал, кто я.
Вчера я был наследником престола. Вчера у меня был моделятор, который слушался только меня, словно для меня и предназначен, вчера у меня была Астафея… Сегодня меня ищет полиция, я никто и ничто, и ничего не могу, даже пойти вон с той потаскушкой, которая давно на меня косится. И чего бы ей не коситься, если у меня камзол за три тысячи дорлинов и кислая рожа жертвы несчастной любви.
Она все-таки подсела, соблазнительно открывая плечико.
— Господин скучает? Или у него горе?
— А что, можешь помочь? — усмехнулся я.
— Конечно! Если хорошо заплатишь.
— Хорошо заплачу, — сказал я, полез в кошелек и высыпал ей целую горсть монет.
— Щедрый господин! — обрадовалась она, — и такой красивый! Я буду любить тебя, как сама триморская царица! Клянусь, ты забудешь все свои печали!
— Не надо меня любить, — поморщился я, — лучше найди мне лопату.
— Что? — удивилась она.
— Лопату, — сказал я мрачно и так зыркнул на нее, что она сразу вскочила и попятилась.
— Хорошо, хорошо… я принесу, господин…
— Эй, маркиз! — заржали мои собутыльники, то ли подмастерья, то ли грузчики, — зачем тебе лопата?
Они почему-то называли меня маркизом и явно надеялись, что я за них заплачу.
— Деньги грести — отшутился я.
Потом их пьяные физиономии испуганно вытянулись. Я оглянулся на входную дверь и без всякого удивления узнал капитана Урильо с отрядом. Королевская гвардия охотилась за наследником престола.
Капитан посмотрел на меня, узнал, конечно, но очень удивился. Думаю, меньше всего он ожидал увидеть меня в таком месте и в таком обществе. Я сам к нему подошел.
— В чем дело?
Капитан вытянулся по струнке и щелкнул пятками, потом тихо и доверительно прошептал:
— Вам следует поискать более надежное место, ваше высочество, — нам приказано вас отыскать и доставить во дворец.
— Я и сам приду, — сказал я, — передай Советнику, что прятаться я не намерен. Но короля пусть не трогает, это мое личное дело. Ступай.
Мои грузчики меня резко зауважали, один даже разыкался от волнения. Я не стал их огорчать и, когда получил свою лопату, дал им денег, чтоб упиться в лоскуты.
— За чье здоровье пить?! — спросили они ликуя.
— Пейте за упокой, — ответил я.
— Кого? — так же радостно уточнили они.
— Кристиана Дерта, — усмехнулся я.
40
На кладбище меня застал рассвет. Я копал уже долго и стер кожу на руках: отвык от грубой работы. Я был туп и полон безысходного отчаяния, меня всё время преследовала мысль, что девушка, которую закопал Сетвин, живая. Она была жива тогда, ее не смог убить даже король, значит, она не могла умереть и сейчас… ей холодно в этой мерзлой земле, ей тесно и страшно!
