Пол Андерсон - Собака и Волк
Веселившихся людей он ни в коем случае не осуждал. Праздник этот они заслужили. Самое главное — они живы, в безопасности, у них есть крыша над головой. Безусловно, им предстоит еще немало бедствий и трудностей, но они с ними наверняка справятся. Новоселье, которое торжественно открыл Корентин, просто подтвердило факт появления новой колонии. Она была создана. Большая часть жителей поселилась в собственных домах. И остальным людям недолго ждать. Надо лишь расплатиться со своими обязательствами. Что ж, теперь они могут выпить за Грациллония, своего трибуна, Граллона, своего короля.
Рот исказился в горькой гримасе. Он теперь, разумеется, ни то и ни другое. Если его и не сняли с должности трибуна, то только потому, что никому из имперской администрации не пришло это в голову. А что касается трона, то он сейчас на морском дне, вместе с костями его королев.
Гравий скрипел под ногами. Надо было что-то делать, все равно что. Недостатка в работе, разумеется, не было. Он решил пойти в конюшню, оседлать Фавония и поехать в лес, прихватить копье и лук. Мало ли, встретится олень или кабан. Может, охота снимет напряжение, может, он займется наконец устройством столярной мастерской. В Исе была такая мастерская, и работа в ней доставляла ему удовольствие.
Может, лучше было ему с самого начала пойти в столяры? Жил бы сейчас спокойно в Британии с женой и… сыновьями. Ну и с дочками, конечно. Старшие дети были бы уже женаты. Внуков бы нянчил. Жизнь, однако, рассудила по-другому. А дом столяра все равно кому-то пришлось бы охранять.
Постоял несколько минут на верхнем мосту. Воздух был таким чистым, река — такой спокойной. Как не похоже на вчерашний день. Вчера с этого моста Корентин читал свою проповедь, а на берегу и на сжатом поле стояли целые толпы. И не только люди из Иса (теперь Конфлюэнт), а еще и почти все жители Аквилона собрались его послушать. Ведь Корентин теперь и их епископ, к тому же доморощенный. Старый Меций удалился в Турский монастырь. Все почувствовали, что жизнь отныне пойдет по-новому. А для начала обратят в христианство иммигрантов-язычников.
Снова звучал в ушах Грациллония грубый голос епископа:
— …возблагодарим Всемогущего Господа и Сына Его, Спасителя Иисуса Христа, за Их великие милости. Да ниспошлет Дух Святой благословение на дома ваши…
Далее Корентин обратился к землякам по-простому, как свой среди своих:
— Любить соседа не значит сюсюкать с ним. Настоящая любовь требует тяжкого труда. Наверняка вам частенько хотелось разбить соседу башку или уж, в крайнем случае, дать пинка. Вы, жители Аквилона и его окрестностей, были очень добры к этим бедным отверженным, а вы, жители Иса, проявили большое мужество и сделали все, чтобы частично восстановить утраченное. Однако знаю, что среди вас бывали и ссоры, и драки, причем с обеих сторон. Если это будет продолжаться, то зайдет далеко. Надеюсь, что этого все же не произойдет. Все мы с вами, конечно, не ангелы, но уж честными и терпеливыми со своими соседями быть обязаны. Мы все должны сплотиться в случае опасности. Ведь в этом мире Сатана только и ждет случая, когда он может схватить заблудшую душу…
Грациллоний даже удивился, что так хорошо запомнил слова проповеди. Подобное приходилось ему слышать не раз, когда Корентин проповедовал в Исе, но почему-то тогда слова эти не западали ему в душу. Отчего же нынче? Может, оттого, что увидел, какое впечатление произвела проповедь на Юлию? Дочь Ланарвилис стояла непривычно серьезная и слушала епископа с неослабным вниманием. Обычно она казалась ему спокойной, даже веселой. Когда она впервые услышала о трагедии, она не рыдала, не запила, как многие жители, оставшиеся в живых. Напротив, стала спокойнее и все время находила себе занятие. С некоторых пор она даже казалась ему красивой. Прежде он видел перед собой высокую, пышнотелую девушку, круглолицую, курносую, голубоглазую. Лучшим достоинством ее были волосы, вьющиеся, рыжевато-каштановые.
Ладно, если она находит утешение в Христе, то тем лучше. Такой же была и мать самого Грациллония. Он и назвал дочь в ее честь. Лишь бы религия не отдалила ее от него. В груди у него чуть-чуть оттаяло, когда после некоторого осуждения отца в последние месяцы перед трагедией она снова проявила по отношению к нему не показные, а настоящие дочерние чувства.
А что касается дочери Форсквилис, Ниметы… эта замкнутая, непокорная девчонка куда-то сбежала. С момента ее исчезновения, в конце лета, Грациллонию стало не до пирушек. Он вспомнил танцующих возле рва на поле. Площадку освещали факелы, привязанные к высоким шестам. Юлия танцевала с юным Кэдоком Химилко, и оба казались счастливыми. Пусть повеселятся. Когда-то еще выдастся им такой случай.
Грациллоний встряхнулся. Хватит хандрить. Перешел по мосту на другую сторону реки. Мост был деревянный, как и тот, аквилонский, но поменьше. Предназначался он для рабочих Апулея и для лесников. Через него переправляли они свою продукцию. Этого, конечно, Конфлюэнту мало. Надо расширять производство. Он отвлекся от грустных мыслей, и в голове завертелись разные проекты.
По противоположному берегу ходили взад и вперед трое часовых. В их ведении был участок между Стегиром и южной оконечностью восточных защитных укреплений. Военные профессиональные, но местные. С легионерами никак не сравнить, а уж о форме и говорить не приходится. Это все в прошлом. И все же на головах у них были шлемы, а к кожаным курткам пришиты металлические кольца. Имелось и оружие — мечи, копья и маленькие круглые щиты. Пусть, по античным стандартам, выправка и движения у них не вполне солдатские, зато они бдительны и суровы. У ветеранов Максима они многому научились. Тот, что ближе к нему, узнал Грациллония, остановился и опустил копье в качестве приветствия. Ни один устав не обязывал к тому Грациллония, но он сделал ответный приветственный жест и пошел вперед.
Перед ним лежал Конфлюэнт, город, рожденный им и Корентином. Заезжий человек, житель большого города, не заметил бы здесь ничего достойного внимания. Между двумя реками разместилось менее сотни домов. Окружала их низкая крепостная стена и ров. На расчищенном участке земли жители должны были выращивать себе самое необходимое для прокорма. Дома деревянные, под соломенными крышами, самые большие — из грубо обработанного бруса — состояли из трех-четырех комнат и имели окна, затянутые пленкой. Самые маленькие — цилиндрической формы мазанки. Всего несколько магазинов и мастерских, крошечных, примитивных. Ни рынка, ни базилики, ни церкви, украшений — никаких; все это сосредоточено в Аквилоне. В этот час, к тому же, на улицах — ни души.
