Саманта Хант - Изобретая все на свете
Я выпускаю рычажок и поднимаю руку ко лбу. Искры, запутавшиеся в волосах, разряжаются мне в ладонь.
— Это минимальная доза, — говорю я, прежде чем обернуться к Катарине. — Ты готова, дорогая?
— Даже если это меня убьет, — шепчет она.
Я снова передаю контрольный провод Роберту. Для этого мне приходится склониться над телом Катарины.
— Самые нежные участки дают самые эффектные реакции, — напоминаю я Роберту, и он прикладывает подушечку с проводом к нежному местечку на шее жены, скрытому за ухом. Кивнув, я подаю самый слабый разряд. Ее глаза закрываются, и голова скатывается набок.
Мы повторяем еще раз. Я наблюдаю, как Роберт касается проводком губ Катарины, впадинки ее гибкой ступни, голубой сеточки под коленом, нежной выпуклости предплечья, верхушки позвоночника, пробора волос, внутренней поверхности бедра. Виска. После каждого перерыва я, стоя поодаль, посылаю электричество в тело Катарины, и ее дыхание тяжелеет, и она дрожит.
Все во имя науки.
В ту же ночь я, как обычно, и не думая спать и застав Роберта над бутылкой виски, затеваю марафонскую беседу: ярмарка изобретений, сербская поэзия, недавно виденная нами пьеса с Сарой Бернар в главной роли, метод сушки листьев шалфея, кальцификация морских раковин. Мы сидим в маленькой буфетной рядом с кухней. Здесь стоит круглая дровяная печка с трубой, выведенной прямо в окно и закрытой медной заслонкой. Здесь два окна, и оба выходят во внутренний двор, на крыло, в котором спит Катарина. Кажется, плющ, оплетающий дом снаружи, успел разрастись за время нашей беседы. В буфетной темно, но мы разгоняем жуть словами, пока, много часов спустя, не замолкаем оба, и в тишине что-то шмыгает из угла к окну.
— Что это было? — спрашивает Роберт. — Привидение?
— Их не бывает, — говорю я и освещаю свечой тот угол. Там пусто. — Роберт, всякий раз, как ты отвергаешь нечто, принадлежащее миру, как сверхъестественное, ты отказываешься от чудес, по праву принадлежащих миру. Привидения — вполне объяснимое с научной точки зрения явление. Бояться нечего, — говорю я, подходя к окну и выглядывая наружу. Просто на всякий случай. Там тоже никого.
Мои слова не слишком успокаивают Роберта, и меня тоже. Он быстро пересекает комнату, садится рядом со мной на мраморный подоконник, и мы сидим с ним, приткнувшись к раме, как мальчишки. Когда глаза наши привыкают к темноте, в окно можно различить силуэт других частей дома на фоне ночного неба. Мы смотрим через двор на флигель напротив. Время к трем часам ночи — опять. Роберт гасит свечу.
Он указывает на окно, за которым спит Катарина.
— Мы очень далеко от всего, что знаем.
— Да. Представь нас на глобусе. Крошечная точка, торчащая в океане. Мы почти забыты.
Роберт поворачивается к оставленной нами комнате.
— Дальше самых дальних мест. Подумай, как путешествует наша мысль. — Мы всматриваемся в темноту ночи, и в моих глазах возникает узор, как будто я вспоминаю сон или, может быть, еще смотрю его.
Я подбираю под себя ноги и разворачиваюсь в оконном проеме лицом к Роберту. Чуть помедлив, Роберт делает то же самое, так что мы становимся похожими на двойную виньетку в книге или на пару горгулий. Мы смотрим друг другу в глаза. Шесть или семь минут — так немного в сравнении с днем, месяцем или десятилетием — собирают и спрессовывают в себе годы. Вообразите, если бы кто-нибудь сумел вскипятить все сложности жизни, выпарить на медленном огне осадок веков, пока не останется одна капля с богатым и терпким ароматом тайны. Ни Роберт, ни я не заговариваем. Может быть, темнота или одиночество позволяют нам смотреть друг на друга так честно и так долго. Может быть, это тишина ночи позволяет нам молчать, или, может быть, все потому, что наши мысли нельзя озвучить.
В конце концов Роберт первым закрывает то, что открылось было, разбирая эмоции, как горсть мелочи. Вот никель — Катарина. Четвертак — ревность. Дайм — ее любовь. Пенни — моя работа. А вот, совсем отдельно, любовь каждого из нас к каждому — совсем другое дело.
— Никола, — говорит он, — ты неимоверно дорог нам обоим.
И при этом признании хорошо знакомая мне стена смыкается вокруг меня. Ему надо было молчать, чтобы я мог не замечать или хотя бы оставить неназванным то, что выросло между нами. Но он заговорил, и я увидел, что Роберт — не мое сердце, не мои легкие. Катарина — не те глаза, которыми я вижу. Я один со сделанной мной работой, и главное, с работой, которая еще не сделана.
— Завтра я уеду, — говорю я ему.
— Так скоро?
— Прости. Я должен.
— Да. Опять. Понимаю.
Роберт поворачивается ко мне, не замечая, что в это время Катарина, которая не спала, а скорее занималась своими ранними утренними делами, входит в буфетную. Она находит нас здесь. Катарина хранит свои секреты от нас обоих. Я оборачиваюсь к ней, и мы спокойны, мы снова — треугольник. Наши глаза, все три пары, переходят от одного к другому, скачут от Катарины к Роберту, ко мне, как руки, шарящие во впадинах, податливых и запутанных.
Я дышу ровно. «У меня всё под контролем, — говорю я себе. — Завтра я уеду». Но сегодня я дышу и смотрю, как они оба, Катарина и Роберт, телеавтоматически повинуются.
Луиза возвращает листки в то самое место, где нашла их — под бумажной папкой с ярлычком: «мысли; „луч смерти“ и потенциал спасения человеческих жизней». Она бережно касается бумаги, чтобы не потревожить выведанного секрета. Он любил. Под этой папкой кипа других. Она перебирает их большим пальцем, читая надписи: «Фотографическая мысль», «высокочастотное излучение», «земной резонанс», «электрический полет», «двигатель с дисковой турбиной», «как сделать молнию», «создание и предотвращение землетрясений», «усилитель электрической энергии с катушкой Теслы», «высокочастотная осветительная система», «трансмиттеры-усилители», «приемники свободной энергии», «антигравитация». Все эти заголовки ей ничего не говорят.
Она начинает беспокоиться, долго ли она читала? Мелькает мысль, что, наверно, пора уходить. Он скоро вернется. Она поправляет папки и уже поворачивается, чтобы сделать то, что нужно — уйти, — когда на глаза ей попадается маленький аппаратик. Не больше тостера, он засунут в одну из ячеек между шкафчиками мистера Теслы. Она впервые видит такое устройство — все из стекла и металла, с множеством контактов, торчащих на крышке, с малюсеньким пропеллером-вентилятором и с разными проводками, подключенными к маленьким медным шарикам, вроде головок гидры. Устройство напоминает Луизе описание из одной радиопередачи. Сюжет назывался «Омар — персидский колдун или Голубой сверчок». Луиза невольно принимается гадать, на что способен этот аппарат. Может быть, исполняет мечты, или превращает в золото все, к чему прикоснешься? Гадать можно бесконечно, и она поворачивает в рабочее положение четко обозначенный выключатель. Она просто не может удержаться. Она щелкает рычажком.
