Саманта Хант - Изобретая все на свете
Дом, который они сняли, невидимо отражает финансовое положение Катарины и Роберта — былое величие в упадке. Дом назвали когда-то «Золотым полем», и по внешним признакам название ему подходит. К дому гость идет по поляне, покрытой желтой скошенной травой, заросшей полынью, в которой мелькают цветы гелиотропа и кореопсиса. Внутри дома лепная отделка кое-где выщерблена. Краска на стенах местами пузырится. Вода, проникшая сквозь шифер на крыше, оставила коричневые потеки на старинных обоях и темные кляксы на потолке. В кухне при необходимости поместились бы тридцать пять поваров. А за домом цементный плавательный бассейн, когда-то, наверно, соблазнительный, но теперь сухой. В доме есть даже небольшой бальный зал, хотя мы не осмеливаемся им пользоваться: над головой болтается громадная хрустальная люстра, слишком тяжелая для ветхого потолка. Упадок пленителен, во всяком случае, для Катарины и Роберта. Я отношусь к дому с более сдержанным энтузиазмом, хотя в моей спальне, да и за каждым окном дома слышится неумолкающий шум моря.
Я не собирался задерживаться надолго. Я привез с собой три чемодана, но в них была только одна смена одежды, втиснутая между множеством электрических устройств, инструментов и всяких недоделанных штуковин. Я рассчитывал, что за время своего пленения, как мы трое называли мои каникулы, мне удастся немного поработать. И я работаю, выходя из своей комнаты только чтобы поесть, да еще иной раз прогуляться ночью по берегу.
На третий день, едва начинает смеркаться, Катарина устраивает перерыв на чай, пока Роберт вышел погулять — это второй из серии чаев, регулярно доставляемых ко мне в комнату. Она стучит очень тихо. Я слышу, как серебряная посуда на подносе подрагивает, пока она ждет ответа под дверью.
— Надо немного подкрепиться, дорогой, — говорит она, проскальзывая мимо меня в комнату.
Я вижу, что она замечает чайный поднос, принесенный накануне: закуски и сэндвичи остались нетронутыми.
— Заходи, пожалуйста, — запоздало говорю я.
Она уже вышла на середину комнаты и расчищает место для нового подноса. В окно нам обоим видно, как Роберт идет через желтое поле, возвращаясь с прогулки.
Она поворачивается, стараясь выглядеть абсолютно спокойной.
— Как идет работа? — спрашивает она.
Мы смотрим друг другу в глаза и мгновенье молчим. Я сознаю, что мое сердце отстукивает очень громкое сообщение. «Пожалуйста», — говорит оно, но я не уверен, какое это «пожалуйста». Пожалуйста, оставь меня в покое, или просто: пожалуйста! Пожалуйста!
— Я провожу на себе серию опытов и измерений, чтобы оценить благотворное влияние магнитного поля на организм человека — я много думал на эту тему, — говорю я ей, отворачиваясь. — Могу отметить, что чувствую себя великолепно. Хочешь попробовать?
— Пожертвовать свое тело науке? — говорит она, поднимая руку к горлу. Она ощупывает жилы на шее, мочку уха и ключицу. Я чувствую, как моя решимость падает на пятьдесят градусов от отметки непреклонности, на которой она обычно стоит. Я смотрю на мир через чужие очки — через очки близорукого человека. Вот в чем наша беда: треугольник временами рушится, когда притяжение между вершинами A и C становится сильнее других.
— Катарина, я никогда…
Роберт появляется в дверях.
— Привет, — говорит он.
Я поворачиваюсь к Роберту. Медленно поворачиваюсь.
— Роберт, ты подоспел как раз вовремя… — Я неуклюже договариваю: — Чтобы помочь нам провести эксперимент. Катарина, ляг, пожалуйста, на диван. — Я осматриваю ее с головы до ног и прошу: — Сними, пожалуйста, туфли.
Она повинуется. Я понимаю, что завариваю приворотное зелье. Трепет научного любопытства.
Диван стоит между двух окон. Слева письменный стол, куда я свалил свои чемоданы, а перед диваном низкий стол, за которым я работаю. Комната маленькая, и становится еще теснее от трех тел: действительно, свободной остается только кровать справа — пространство, в которое ни один из нас не смеет вторгнуться.
— Секунду.
Я отворачиваюсь, вожусь со своим устройством, настраивая заряд, укрепляя множество проводов на хлопчатых подушечках, смоченных изопропиловым спиртом. Роберт у конца дивана, стоя прямо передо мной, наблюдает за задремавшей женой. Она крошечная, как куколка на широком ложе. Роберт подсаживается к ней на уровне ее пояса. Он трогает лоб Катарины и не убирает пальцы, словно хочет прочитать ее мысли. Она отворачивает голову и скрещивает ноги, чуть выше подтянув ткань юбки. Роберт одной рукой обнимает ее за шею, пока я, встав рядом на колени, занимаю место за пультом управления.
Я, двигаясь очень медленно, подкатываю примитивную батарею, которую смастерил для разъездов, к ложу, где раскинулась Катарина. Они ничего не говорят, но смотрят во все глаза. Батарея похожа на шестикамерное сердце из стекла и металла. Я расправляю контакты на ладони и легонько зажимаю хлопчатую подушечку в другой руке — словно она живая.
— Вот. Не бойся. Может быть чуть больно, но уверяю тебя, это потрясающе улучшает здоровье и настроение. Роберт, может быть, ты мне поможешь? — прошу я, протягивая руку.
Роберт собирает с моей ладони контакты, и я, быстро разматывая провода, отступаю к коробочке с переключателем. Подключив свободные концы проводов к переключателю, я подвожу их к батарее. Я прижимаю крышку банки, чтобы вытеснить пузыри воздуха. Я не тороплюсь, слушая дыхание Джонсонов. Я бережно свиваю медные волоски каждого провода, заново проверяю все контакты и возвращаюсь к рабочему столику за забытым ключом и резиновой изоляцией. Их головы поворачиваются за мной.
— Я обнаружил, что процедура наиболее эффективна, когда производится над самыми чувствительными участками кожи, — говорю я.
Катарина хмыкает.
— Позвольте, я покажу вам, что имею в виду. — С этими словами я снимаю пиджак и закатываю рукава, открывая белую кожу с внутренней стороны локтей с голубыми прожилками вен. — Если я подведу контакт сюда, — говорю я, прикладывая подушечку к запястью, — где кожа тоньше всего, эффект будет самым приятным.
Роберт, закинув ногу на ногу, придвигается ко мне.
Удерживая провод на запястье, я дотягиваюсь до коробочки управления.
— Не беспокойтесь. Звук, и даже запах может быть не из лучших, но уверяю вас, ощущение восхитительное.
Катарина закусывает губу.
Я щелкаю переключателем, и заряд наполняет тело, вздергивая меня к напряженному вниманию. Челюсть у меня отвисает, перед глазами туман, как будто они смотрят в какую-то другую вселенную, просвечивающую как раз над головами Джонсонов, и тысячеголосый хор в золотых одеждах поет на одной ноте — жужжания медоносной пчелы — и эта нота дрожит так напряженно, что угрожает подхватить меня и, пробив облака, унести в солнечную страну электричества.
