Андрей Басирин - Убить Ланселота
Становилось жарковато. Стрелок снял камзол и рубашку, постелил на траву, а сам улегся сверху. Из майской полночи перенестись в августовский полдень – сильное испытание. Волшебники, путешествующие воротами измерений, хорошо знают, что такое суточная аритмия. Неудивительно, что Истессо стало немного не по себе.
– Зверь побери, – пробормотал Хоакин, читая. – Да я молодец! Настоящий герой.
С каждой новой страницей в душе росло беспокойство. Какие чудные приключения происходят с ним, а память пуста… Как можно жить такой унылой жизнью? Ради того ли он бежал из Града Града?
Из травы вынырнула жизнерадостная растрепанная саламандра:
– Хок! Йу-ху-ху! Докуда дошел?
– До Бахамота. Не мешай, Инцери.
– Блин. Как что, так сразу «не мешай, Инцери»! – Элементаль насупилась. – Я, между прочим, не просто так. Лиза говорит, обед почти готов. А еще она спрашивает – каким концом поварешки в котле помешивать?
– Круглым. И пусть посолить не забудет.
Вновь зашуршали страницы.
– «От смерти спаслись все-таки, – прочел Хоакин. – Инцери, не подглядывай».
– Точно так все и было. Правда-правда!
– Ты еще здесь? Тогда передай Лизе, что я ее очень люблю.
– Правда? Ой, здорово! Но ты же ее ни разу не видел?
Хоакин промолчал. Лиза была единственной, кого он помнил из прошлой жизни, исключая Бизоатона Фортиссимо. Неужели заклятие дает сбой?
Крылатая тень упала на страницу. Маггара приземлилась на плечо разбойника:
– Инцери, марш отсюда. Иди Лизе помоги, – и к Хоакину: – Хок, вот твой чай. О чем читаешь?
– О Доннельфаме. О том, как я отправился просить помощи у герцога Розенмуллена.
* * *
Всякий, кто приезжает в Доннельфам, скоро приходит к выводу, что в городе зреет смута. Но это верно лишь отчасти. Город живет в состоянии бунта веками. Не существует типа правления более консервативного, чем Доннельфамский бунт – бессмысленный и беспощадный.
Приглядитесь к ратушной площади. Она бурлит и колышется. Бюргеры всячески выражают свое неповиновение. Нигде не создается столько революционных теорий, как в Доннельфаме.
Тем не менее это очень спокойное и приятное место. Если вы не любите общественных потрясений – добро пожаловать в Доннельфам.
Мир Террокс. Путеводитель д-ра ЖивокамняХоакин во владениях Розенмуллена оказался впервые. Лиза нет. На пути в Циркон она проезжала Доннельфам в закрытой карете. Но когда она проделала щелочку в занавеске, госпожа Ляменто обозвала ее потаскушкой.
С Доннельфамом у шестидесятилетней жертвенной Девы были связаны тягостные воспоминания. Проклятый герцог Розенмуллен когда-то оказался «пфуй-негодником» – по меткому выражению служанки Кантабиле. То ли на него снизошел неуместный гуманизм, то ли поскупердяйничал он – однако жертву, предложенную Летицией, не принял. С тех пор госпожа Ляменто ненавидела его всем пылом своего нерастраченного девичества. Все, связанное с Доннельфамом, вызывало у настоятельницы живейшую неприязнь. Лиза просто попала под горячую руку.
В карете с закрытыми окнами – сами понимаете Доннельфам Фуоко знала поверхностно. Когда Хоакин назвал город сонным и унылым, она согласилась. Сложно было не согласиться.
Путешественники проходили мимо буйства страстей, искрометного карнавала интриг, а видели – толстых бюргеров, степенно расхаживающих по площади с кружками пива в руках, да застенчивых девиц на скамеечках в парке. Девушки читали книги в суконных обложках и краснели. С точки зрения доннельфамской морали их поведение было вызывающим и непристойным. Любая бюргерша скажет, что это распутство так откровенно навязываться мужчинам.
Но юность плюет на условности. Мимо скамеек прохаживались белокурые юнцы в узких сюртучках, все как один – записные сердцееды и донжуаны. От разговоров, которые они вели, за версту веяло либерализмом и свободой духа:
– Что насчет духовной лимонады, Ганс? Не правда ли, старина Кант задал им перцу со своим картогромическим империалом?
– Я склоняюсь к современным теориям, Гюстав. Все эти вазисы и раскройки меня попусту фрустрируют.
Девушки на скамейках сладко обмирали от таких слов. Какая раскованность мысли! Какое вольнодумство! И еще усердней прятали симпатичные веснушчатые мордашки за обложки книг.
Сегодня все было можно. Дух свободы веял над ратушной площадью Доннельфама. В том, как топорщились волосы на подбородке фрау Инги, как важно и заговорщицки подмигивал кельнер в пивной, гоняя по мокрому подносу серебро, – на всем чувствовалась печать вольномыслия. Даже строгие готические башенки приобрели вид неуловимо революционный. Еще чуть-чуть, казалось, и они склонятся к вольностям рококо и барокко.
Но Лиза и Хоакин этого не замечали. Чутче всех атмосферу города уловила Инцери. Она высунула нос из кармана стрелка и принюхалась.
– А здесь празднично, – заявила она.
– Разве?
– Точно-точно. Уж я-то знаю толк в праздниках. Я есть хочу.
– Я тоже проголодалась. – Лиза огляделась. – Может, заглянем в тот симпатичный погребок? С рыжим великаном на вывеске?
Хоакин возражать не стал. Погребок так погребок. Тяжелая дверь распахнулась. Путешественники нырнули в гостеприимный полумрак «Бородароссы».
За дверью остались тягучая августовская жара, пыль и раскаленные камни мостовой. «Бородаросса» встретил путешественников прохладой и уютом. Тем самым патриархальным уютом, которого безуспешно добивались цирконские трактиры.
Крепкая деревянная лестница вела в общий зал. Плотник, ее сколотивший, хватил через край в своем увлечении осадной техникой. Лестница вышла – хоть сейчас строй баррикады и воюй. Прямое попадание из катапульты она бы пережила.
Хоакин спустился в зал. Погребок дышал основательностью. На столах могли гарцевать буцефалы и першероны. Бойницы в стойке с бочонками располагались так, что позволяли держать под обстрелом весь зал. На стенах висели гравюры с изображением могучих крепостей. В углах красовались щиты и знамена.
Вы спросите, кто же заглядывал в кабачок? Очень и очень многие. Посетителей всегда хватало. Например, заседания «Доннельфамского фортификационного Клуба» всегда проходили в «Бородароссе».
Военный стиль навязывал посетителям свои правила игры. Бюргеры прятались за стрелковыми щитами, выжидая удачного момента для атаки – на каплунов и маринованных зайцев, на лососину и рагу из пяти сортов мяса.
За стойкой стоял хозяин. Его нескладная фигура на фоне тяжеловесных щитов смотрелась трогательно и беззащитно. Чем-то он был похож на черепаху: то ли морщинистой шеей, то ли выпяченной, словно клюв, верхней губой. Погребок служил ему панцирем. Выражение «мой дом – моя крепость» родилось в стенах «Бородароссы».
