Андрей Басирин - Убить Ланселота
– ?
– Надо думать, на сходку Дюжины отправился. И Катаблефаса с собою забрал…
Кусты подозрительно шевельнулись. Брат Версус, не моргнув глазом, продолжил:
– …зверя великого, в нашем живущего храме.
– Думаешь, камень тоже там?
– Без камня Катаблефас скучает. Помяни мое слово – мы зря ищем. День, другой… Его преосвященство вернется, и камень тоже. Глазом моргнуть не успеем.
Ветви орешника вновь закачались. Жрецы напустили на себя мрачный вид и взялись за метелки.
– …сохрани и верни, ну хотя бы к обеду, – забубнил брат Люций.
– …коли утратили мы, так пошли же нам дар предвиденья, – вторил ему брат Версус.
…Беспокойство жрецов вполне объяснимо.
Они ищут бога.
Священники любят искать бога. Это их основное занятие. Но тут случай особый. Жрецы поклонялись квинтэссенцию всего сущего[3], иначе говоря философствующему камню. Тому самому, с которым любит вести беседы анатолайское чудище Катаблефас.
Жизнь по соседству с богами тяжела. Жрецы и священники постоянно чувствуют на себе испытующий взгляд. «А не сотворил ли ты себе кумира? – спрашивает он. – Не поклоняешься ли златому тельцу? Праведен ли?» Приходится постоянно оправдываться: не сотворил, не поклоняюсь, не грешу. Но это все окупается. В конце-то концов, мы здесь, а они там.
Другое дело – квинтэссенций. Он вездесущ. Он не имеет постоянной формы и лежит на алтарной полке. Ему плевать на других богов, потому что он знает, из чего все сделано. Жрецы, алтари, другие боги. Любимое его развлечение – притвориться нестираной тогой.
Или дохлой крысой. Или миской протухшей каши. Спрятаться и наблюдать, как жрецы ищут его.
Люций и Версус ничего не имеют против. Поиски абсолюта для них праздник, бегство от скучной храмовой жизни. Жрецы рыщут по храму, заглядывают под молитвенные коврики, ищут в вазах и кувшинах. Для них не существует запретных мест. Кухня, любая келья, даже пещера Катаблефаса – бог может оказаться везде.
Рано или поздно его находят – чтобы вновь утратить. Но в этот раз вышло иначе. Ни в одном из своих излюбленных мест квинтэссенций не появился.
Жрецы переглянулись.
– Думаешь ты, что, возможно, бунтарь тот проклятый виною? – вполголоса поинтересовался брат Люций.
– Коли повинен тут кто, так уж он, не иначе. Подумай!
Быстрый взгляд – вправо, влево. Нет ли соглядатаев? Губы Версуса приблизились к уху единоверца.
– Он убил тримегистийского зверя. Говорят, он собирается прекратить Эру Чудовищ.
Жрецы посмотрели на солнечные часы. Тень не шелохнулась.
– И зовут его…
– Мне уже доложили. Господин Хо Хи Исе Со.
Начальник стражи опустился на одно колено:
– Император проник в самую суть вещей. Может ли недостойный добавить еще кое-что?
За окном летели журавли. Одинокая сосна пыталась поймать растрепанной верхушкой облако. У подножия горы алела черепицей многослойная крыша пагоды.
– Говори, мой верный слуга.
– В этом человеке воплотилась душа великого воина Лян Цзы Ло Тэ. Так утверждают мудрецы.
Синский император огладил бороду. Лян Цзы Ло Тэ? Это многое объясняет. Трон Сины стоял на облаке. Даже самому высокому человеку приходилось задирать голову, разговаривая с повелителем. И вот впервые в жизни император почувствовал, насколько это неудобно.
Несколько дней назад трон накренился, грозя сбросить императора. Подданные делали вид, что ничего не замечают, но слухи-то не остановишь. Кое-кого даже пришлось сварить в кипящем масле.
– Бунтовщик нарушает установления неба для добродетельных мятежников, – нахмурился император. – Его поступки возмутительны и безнравственны.
– Воистину так.
– Его присутствие заставляет крениться троны и шататься империи. Как тут расцвести добродетелям?
Начальник стражи зашуршал свитком из рисовой бумаги.
– Повелеваю: стражу у ворот Небесного Дракона удвоить. Отрядите чиновников, чтобы ходили по империи с бамбуковыми подпорками. При малейшем признаке шатаний – подпирать.
Свиток заполнялся иероглифами.
– Бунтовщика Хо Хи Исе Со изловите. Вряд ли человек этот почитает своих родителей.
– Они давно мертвы.
– Вот и я говорю. Погубил своих почтенных родителей, злодей из злодеев. Небо взывает о милосердии! Его следует казнить.
– Ай, бачка шаман, плох Варклап стал. Невидный совсем.
Суховей шел над степью. Глаза кочевников слезились, как будто пастухи вдыхали запретный дым травки ошишана. Даже шапки их, похожие на свору дерущихся маленьких зверьков, утратили боевой дух. Облезлые хвостики повисли, мордочки снуло скалились.
Страшней суховея, страшней беспутных мародеров, угоняющих из табуна коней, была весть, которую маленький кривоногий пастух принес шаману.
– Варклап белый стал. Пустой стал, неживой – глядеть страшно.
Шаман скрючился, вглядываясь в туман нижних и верхних миров. Долго молчал, ой, долго. Трубку можно выкурить – так долго.
Наконец глаза его приоткрылись.
– Из земель словоедов беда. Человек, однако, новый. Злой человек, опасный. Аким Истешка. Искать его надо. Убить.
Вождь кочевников поднялся, поправил шапку.
– Варклапа спасти. Истешку убить. Скажи, где искать злого Акима?
Шаман пожевал губами.
– Об этом боги молчат.
Террокс бурлил. Одна соскочившая петля способна превратить свитер в бесформенный ком ниток. Хоакину удалось возмутить спокойствие во всех землях Террокса. От утонченных пагод Сина до пыльных степей Тугрегии гремело:
Ланселот.
Хоакин.
Эра Чудовищ!
Раньше все было просто и понятно. Двенадцать властителей и двенадцать зверей великих. Они правят. Простые же люди стонут под неслыханной тиранией чудищ. Платят постыдную дань, отдают на растерзание монстрам жертвенных дев. В свободное от стонов время выращивают пшеницу, доят коров, ткут, прядут, мастерят табуретки и корабли. После работы ходят в театр и читают книги.
Это – обыденно. Никого не удивляет, что чудища – основа безопасности и мира на Терроксе, – одновременно его же проклятие и беда. Что люди веками вздыхают: тирания кругом. Где свобода? Куда дели?
На долгие века слова о свободе поистерлись. Сказания о Ланселоте стали литературным жанром – академичным, замшелым. С классикой, критическими статья ми, подражателями и халтурщиками. Маггара ошибалась, когда говорила, что имя Ланселота под запретом. Его просто забыли. Так забывают все, вышедшее измоды. Чтобы потом, через много лет вспомнить и ахнуть: как свежо и ново!
Появление Хоакина и стало таким толчком. Слух о гибели Бахамота разнесся уже к вечеру. Детские голоса звенели повсюду. Родители ужасались, драли уши непокорным чадам – но заткнуть рты не могли.
