Виктор Некрас - Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев
В Тьмуторокани Глебу Святославичу понравилось сразу. Море пришлось по юной душе князя, он был донельзя благодарен отцу за то, что Святослав потребовал для него именно морскую Тьмуторокань, а не затерянный в мерянских дебрях Ростов альбо наполовину чудский Плесков.
Впрочем — тут князь меньше всего склонен был зазнаваться — правили-то скорее они, городовая господа. И только когда дело касалось непосредственно его княжьих дел, господарских… тогда вмешивался его пестун — гридень Жлоба.
Но как бы там ни было — ссор с враз полюбившимся городом молодой князь не имел.
До сих пор.
Когда Глеб понял, что ничего не выйдет, что тьмутороканцы опять готовы переметнуться к Ростиславу, он махнул рукой, распустил думу, отвёл дружину со стен и заперся в терему.
Будь что будет.
Мгновение, когда Ростислав въехал в Тьмуторокань, Глеб опознал мгновенно и безошибочно — по взлетевшему над градом торжествующему крику тысяч глоток. Зазвонили колокола в церквях, всаживая в сердце Глеба новую занозу.
Мальчишеская обида росла и росла в его душе. Меня небось они так не встречали. Ни криками, ни колоколами. Предатели. Кругом одни предатели! Перелёты.
Зря он тогда пощадил их — и Колояра Добрынича, и Буслая Корнеича! Казнить надо было, прилюдно! И дома пустить на поток, а домочадцев — в холопы продать, по миру пустить!
Князь злобствовал, скрежетал зубами, сам понимая, что всё, все эти мысли и громкие слова, и угрозы — всё всуе.
Торжествующие крики росли и приближались — Ростислав подъезжал к терему.
Глеб плакал, уже не скрывая своих слёз. Глупо, горько, по-детски.
Крики слышались уже на княжьем дворе, и князь озлобленно мотнул головой. Не хватало ещё ворога встретить со слезами на глазах. Совсем рассопливился, щеня глупое!
Злость помогла подавить обиду и унять слёзы. Глеб метнулся к рукомою, ополоснул лицо.
И когда Ростислав перешагнул порог, тьмутороканский князь — теперь уже бывший тьмутороканский князь! — встретил его каменно-спокойно сидящим в княжьем кресле.
Расстались и на сей раз мирно. Ростислав Владимирич крови не хотел, и дружина князя Глеба мирно ушла вместе со своим господином в Чернигов. На прощание князь Ростислав холодно бросил Глебу:
— В следующий раз будем ратиться железом, — и куда делись его дружелюбие и приветливость, которые так запомнились черниговскому княжичу в прошлый раз?
Глава вторая Кривский волк
— Опоздали, княже, — сплюнул гридень Радко, отводя взгляд от стен, сложенных — вот диковина-то! — из дикого камня. Не в обычае пока что было на Руси каменные стены строить — всего и было-то таких крепей — Плесков да Ладога.
— Опоздали, — кивнул Всеслав.
— Предупредил кто-то, не иначе, — гридень не мог успокоиться — фыркал, как норовистый конь, поводил по сторонам выкаченными гневными глазами.
— Так думаешь? — князь поднял бровь.
— Тут и думать нечего, — возразил Радко. — Ишь, как все кинулись за стены разом, как в зад укушенные, прости, княже, за грубое слово. Не иначе, и предупредил кто-то, и заранее ждали нас, и схроны для добра заранее сготовили, чтоб по-быстрому всё упрятать.
Князь задумчиво покивал, по-прежнему разглядывая плесковские стены — высоченные каменные громады с рублеными заборолами. Неприступна твердь плесковская — не один находник обломает ещё зубы об эти стены…
Он усмехнулся — а сам-то ты кто, Всеславе? Не находник?
Нет!
Находник — тот, кто корысти ради да грабежа. Ему же, Всеславу, ничего не нужно — только родовая честь да кривское единство.
Кто-то скажет — единство Руси превыше! А где оно, единство Руси-то?
Большая часть Руси ныне в руках Ярославичей — Киева, Чернигова да Переяславля. А на иных уделах сыновья их сидят. Вроде и есть оно, единство-то. А только он, Всеслав, иное видел…
Он-то знал, что никакого единства меж Ярославичами и их детьми нет. Ярославичи из-под каблука своих жён поют. Киевский Изяслав с сыновьями в закатную сторону тянет, к папе римскому да польскому королю, черниговский Святослав с германским императором ликуется, а переяславский Всеволод — под Царьград стелется. С ними каши не сваришь, и полоцкому князю с ними не по пути. Мало того — они и сами друг с другом каши не сварят.
А Волынь и Тьмуторокань — уже отрезанный ломоть, там сейчас Ростислав Владимирич властвует, брат троюродный. И друг. Друг ли? Время покажет…
И полоцкая земля — она ещё со времён Изяслава Владимирича — наособицу. Какое там единство?
Так тут сам Род велел — совокупить кривские земли в единой руке. Только вот как бы ему, полоцкому князю, сегодня зубы об эти стены не обломать… А вот и посмотрим, — подумалось Всеславу весело. Посмотрим, приступна альбо нет…
Кмети, деловито стуча топорами, уже ставили пороки в боевое положение.
Кривская земля велика. И много племён было когда-то в кривском языке. Имена их теперь забылись, осталось только одно, общее для всех — кривичи. Да ещё от племён остались их города — у каждого племени свой.
Полоцк.
Витебск.
Менск.
Плесков.
Смоленск.
Усвяты.
Дудичи.
Еменец.
Копысь.
Под рукой Изяслава Владимирича восемьдесят лет тому была только одна лишь полоцкая земля, да и та без города Полоцка, сожжённого Владимиром. Княжил старший сын великого князя в Изяславле, и только после отстроил Полоцк.
Брячислав Изяславич сумел присоединить Витебск и Усвяты. Постепенно перешли под руку полоцких князей и другие города кривской земли — все, опричь Плескова и Смоленска.
Нынче Всеслав привёл рать под стены Плескова.
На слом Плесков взять трудно — с одними лестницами на таких стенах много не навоюешь. А измором Плесков брать для кривской рати смерти подобно — подтянутся рати из Новгорода, зажмут полочан, как в клещи.
И ещё по одной причине не хотелось Всеславу садиться в осаду — рать, стоящую в осаде, надо кормить так же как и рать, в осаде сидящую. И придётся его воям единокровных кривичей зорить. И какая после память в Плескове останется от полоцкого князя — что пришёл кривскую землю соединять огнём и железом? Igni et ferro, как говорят христиане?
И надолго ли удержишь, Всеслав Брячиславич, после такого плесковскую-то землю?
Стало, оставался только один способ — взять Плесков изгоном, внезапно.
Всё это Всеслав обдумал ещё в Полоцке с Бренем и иными воеводами, когда они прикидывали силы, потребные для плесковского похода.
