Ольга Романовская - Словенка
В бледном лунном свете блестели одинцы в ушах Наумовны, совсем как у Эймунды, когда она на свиданья с парнями бегала, а на глазах слезинки дрожали. Почему она такая непутёвая, по свету, как птица, летает, да счастья своего так и не найдёт. Уж не права ли была Добромира, говорившая, что Гореслава род свой позорит? Ой, не может жить она как все, словно зверь дикий, по лесам мечется от одних людей к другим, и всем — то она мила, всем хороша, а толку — то.
И решила Наумовна порасспросить Всеслава Стояновича, где Черен, и уйти как — то утром из Градца в родную сторону.
Меж тем вершник подъехал ближе, уж и мост переехал; лошадь его прянула ушами и встала.
— Что, красавица, стоишь тут и кручинишься?
Признала в нём Гореслава Светозара. И зачем князь один по ночам по городу ездит, девок, припозднившихся с гулянья, пугает?
— Ночка звёздная, князь, любо на огоньки небесные смотреть.
— А слезинки почему на глазах?
— Какие слезинки? Это вода бликами играет.
— Не обманешь ты меня, Гореслава. Что случилось? Обидел, что ли, кто?
— Нет, по глупости я, — не хотелось ей о драке молодецкой говорить. Да и какое дело ему, кметю хороброму да вятшему, до её горестей?
Светозар на землю соскочил, к ней подошёл
— Знаю ведь, что обидел кто — то, а ты сказать мне не хочешь. Забыла, верно, как от Будимира тебя спас, — голос у него ласковый был, так что не могла Наумовна не рассказать ему обо всём. Нахмурился князь, долго думал, но так ничего и не сказал, потом лишь молвил:
— Утро вечера мудренее. Ступай домой, а о прошлом не думай.
Гореслава кивнула и пошла по мосту к своему берегу. Светозар её окликнул:
— Подожди. Не гоже тебе одной ночью по городу ходить, мало ли кого повстречать можешь.
Тут — то и пригодилось девкино умение верхом ездить, когда посадил князь её впереди себя на коня. И так покойно ей было рядом с ним сидеть, позабыв все страхи свои и тревоги.
Ой, Рожаницы, зачем сердечко девичье вы разбередили, зачем Ярило уж в дверях стоит?
А на следующий день Ермил виниться пришёл. Побит парень был изрядно; большой синяк под глазом красовался, но уверена девка была, что и Будимиру досталось.
— Ты в крепость к нам ходи, не бойся, — кметь на нижнюю ступеньку крыльца присел. — Тебя Будимир больше не тронет.
— А я никогда никого не боялась, — Гореслава почти внимания на него не обращала: бельё она во дворе развешивала. — Просто неохота мне на драки ваши смотреть.
— Это всё Будимир. Он ни одной косы не пропустит, парней всех задирает.
— Боишься ты его, Ермил, а сказать мне не хочешь.
— Я кметь, а не девка слезливая, никого я не боюсь.
— Послушай, я так не хочу гулять. Не спокойно мне, словно на старом снеккаре.
— О каком снеккаре баешь?
— О том, на котором по морю со свеями плавала. Да видел ты его и меня, верно, припомнишь на камышовом бережку. А снеккар — то тот, может, ты и поджигал.
Нахмурился Ермил, вспомнить что — то пытался. А Наумовна меж тем с одёжей покончила и к парню подошла.
— Ты, Гореслава, приходи сегодня к нам; я тебя от всех защитить сумею.
— Извини, Ермил, — слова сами собой вдруг нашлись, что бы всё, что хотелось, объяснить. — Не люблю я тебя, другом мне будь. Не такую любовь ищу.
— А какую — такую любовь? — взорвался кметь. — Не Будимира ли?
— Не его. Кого ищу, сама не знаю. А ты, Ермил, парень хороший, много ещё девок будут за тобой бегать. Ты уж прости меня, непутёвая я.
— Но ты всё равно ввечеру приходи, — как — то нерешительно попросил Ермил и к воротам пошёл.
Чувствовала Наумовна, что обиделся он крепко, но уж ничего не поделаешь. Не любила она его и не полюбила б никогда. И кого ждала, полесовница, чтобы листом земляничным приворожить?
7
Гореслава вскоре перестала гонять коров в поле и домостройничала в избе. Зима Ярославовна сразу приметила, что девка к ней попала сметливая, кроме того, прядёт да ткёт хорошо, поэтому достала с печи прялку и отдала Наумовне. " Когда нити наплетёшь достаточно, поставлю тебе и кросну, умелица", — сказала хозяйка в один из летних денёчков. И садилась теперь по утрам девка за прялку, с завистью посматривая на Голубу, у которой и забот — то было, что за огородом следить. Но вечерами уходила со двора Гореслава, шла в лес за травами целебными или же в крепость.
…Время было уже послеполуденное; Наумовна прясть уж закончила и по просьбе Зимы Ярославовны щи наваристые готовила. Мясные были они; славного бычка забил давеча Всеслав Стоянович, а хозяйка велела тушу в подклеть отнести.
Собака их, мохнатый Бурка, давно уж в сенях с лапы на лапу переступал, ожидая сахарной косточки.
Помешав деревянной ложкой ароматное варево, Гореслава достала из — за печки веник и подмела весь женский кут. Подумав немного, решила она подмести и мужскую половину. Было там давно не мётено: Всеслав Стоянович целых три дня не пускал туда жену, пока вместе с Олежцем сеть чинил. Пусто в мужском куту, всего несколько лавок ютилилось по углам, да грубо сколоченный стол стоял у окошка.
Чисто вымев весь сор из избы, принялась девушка за посуду. До блеска натёрла горшки и с удовольствием осмотрела свою работу. Только присела она на лавку, как послышалось в сенях чьё — то шарканье. Заворчал Бурка, но опосля смолк. Из — за льняного полотнища появилась старуха в синем платке; седые космы выбивались из — под него на плечи. Старуха окинула все куты внимательным взглядом и проворчала:
— А Зима Ярославовна куда запропастилась?
— В поле к коровам пошла, — ответила Наумовна, быстро на ноги вскочив. Очевидно, стояла перед ней бабушка Белёна, о которой Заря сказывала.
— А ты — то кто, девица? — старуха в глаза ей глянула.
— Живу я здесь с хозяйского дозволения.
— Откуда ж ты такая шустрая взялась? И на язык — то востра. Сирота?
— Отчего же, — больно слова бабкины кольнули. — Есть у меня и отец, и матушка, и сёстры с братьями — семья большая.
— А чего ж ты не с ними? Каждый должен знать своё место, а девкино место у отеческого очага.
— Уж вы не пужайтесь, не долго я у родичей ваших жить буду: в липене в родное печище уеду.
— Так не из Градца ты… То — то я смотрю, что говоришь не по — нашему.
Бабка Белёна села на лавку и спросила воды; Гореслава поднесла ей.
— Ты, что ли, щи варишь? — старуха поморщилась — На мясо поскупилась, варево овощное приготовила. Такое только собаке вылить.
— Ошибаетесь, я пол телячьей ноги в горшок положила.
— Не спорь со мной, мала ещё. Слушала бы старших.
Наумовна губу прикусила: не хотела Белёне перечить. Хотела старуха ещё в чём — то упрекнуть её, да случай помешал: хлопнула дверь в сенях, вбежала в избу запыхавшаяся Голуба, а за ней и Любава. Девчушка сразу к бабке бросилась, на коленки к ней взобралась.
