Stashe - Сегодняшний вчерашний день
— Ничего. Скажи им, что я люблю их и скучаю, — Янат на секунду прижала руку к губам и затем легонько махнула пальцами в сторону, — и после моего следующего задания, я приеду, обещаю. Но лучше, если мы пересечемся на Янусе.
— Какого задания? — Янат с удивлением поняла, что хватка у отца по-прежнему железная. Он либо что-то знал, либо безошибочно вычислил в ее голосе нужные ударения.
— Ты помнишь Ингу? — спросила она.
Отец откинулся в кресле и прищурился. Его пальцы постукивали по столу, по ту сторону экрана, а она по эту чувствовала предвкушение острой схватки. Чуяла его воинственный настрой. Почему, интересно? Он всегда показывал свое отношение к ее профессии внешним неодобрением. "Риски слишком высоки", — сказал как-то, — "а ты мой ребенок. Мне просто не может быть все равно". Но, тем не менее, в эту часть ее жизни не вмешался ни разу.
— Вы около года не работаете вместе. До этого она шесть лет была твоей напарницей.
— Да. Мне сказали, что месяц назад она пропала во время экспедиции.
— Ага, — в голосе отца Янат услышала неприкрытый сарказм, — помниться, ее судьба тебя не особо волновала. Вы плохо расстались. Она избегала общения с тобой. Считала двинутой. А контактер, по ее мнению, не может быть без башни. Это ты мне рассказывала еще тогда. И вдруг, ее жизнь стала тебе небезразлична?
Янат смутилась, начала невольно оправдываться, прежде чем почувствовала это и оборвала себя.
— Все же шесть лет что-то да значат, пап. Мы были подругами и какого черта? Я что, должна плюнуть и забыть? Стоп. Хватит ловить меня на живца. В общем, дело обернулась так. Два дня назад меня вызвал Кривленко и сказал, что я получила новое задание. В составе внеочередной экспедиции, чья цель найти Ингу и ее напарника, и провести параллельно научные изыскания.
— Для такой белиберды тебя не отправляют обычно. В чем подвох? — внезапно голос отца стал очень напряженным, а в его взгляде (нет, не может быть) Янат разглядела хорошо скрываемый страх.
— В планете. Это Навь.
— Нет, — сухо и совершенно без эмоций произнес он.
— Я
— Нет, — перебил отец, и его губы на мгновение сжались так плотно, что превратились в линию, — я приложу все усилия и задействую все свои связи, чтобы ты туда не полетела.
— Ты не можешь, — Янат горячей волной накрыли гнев и раздражение. — Это моя жизнь! Мне тридцать. Пора бы смириться с тем, что я вольна принимать решения сама. Я не совета прошу. Я ставлю тебя перед фактом!
— Нет, — грубо и окончательно.
Вдруг, ее осенило. От понимания по коже волной побежали мурашки.
— А что ты сделаешь? — тихо и мягко спросила Янат, — отдашь меня ученым? Опять? Почему у тебя такая реакция, папа? Даже Кривленко лгал мне в глаза, говоря о поездке, как о ничего не значащей прогулке под луной. И я впервые видела, чтобы он так откровенно изворачивался, обходя острые углы моих вопросов. Что там такого? Что такого страшного находится на этой планете?
4 глава
Вечер подкрадывается, словно большая кошка, тихо ступая мягкими лапами. Наплывает серебряной дрожью воздуха, лиловыми и розовыми тенями. Первые летучие мыши с пронзительным писком покидают чердак и пикируют мошкару в воздухе. От вьющейся по забору розы, чьи бутоны почти полностью закрыли собой сетку, разливается сладкий аромат. Сейчас он особенно чувствуется, на изломе дня, когда остывающая земля отдает свой жар, насыщенный запахами — цветов, травы, ягод, сухой пыли, куриного помета и едва уловимый сырости. Тем временем, тени недавно прозрачные и легкие темнеют, вбирая в себя черноту, становятся плотными и тяжелыми. Дымка над крышами, расцвеченная золотистым сиянием тускнеет, но небо! Небо пронзительной, глубокой синевы, чистой и насыщенной по цвету. Гладкое, как след от утюга на простыне. Стремительно накатывает сумрак. Торопливо, давясь углами, поглощает улицу, дома, деревья. Последние розоватые блики на скатах крыш ярко вспыхивают и гаснут, уступая право царить ночи.
От реки волнами набегает прохлада. Воздух становиться сырым и от него зябко. Хочется укутать плечи шалью, курткой, хоть чем-то. Небо уже антрацитовое. Поле, на которое звездный пахарь щедрой рукой вот-вот кинет пригоршню алмазов. Бледная, почти белая луна, с кляксами на изнеможенном челе неторопливо плывет в вышине. Она круглая, яркая, и, несмотря на эту свою бледность, слишком яркая. Как прореха на занавеске, сквозь которую лучиком бьет свет.
Мир вокруг изменяется. Тухнут краски, уходят цвета, но вместе с тем на место жаркой, пыльной солнечной реальности приходит другое настоящее. Мрачное, загадочное и, как ни странно, уютное.
Лягушаче-жабий хор выводит песнь песней. И то, что поначалу казалось лишь раздражающим шумом: пронзительно-назойливым, монотонно-раздражающим, внезапно приобретает очарование. Каждый певец этой арии обладает своим неповторимым голосом, один квакает тихо и хрипло, другой пронзительно, надрывно, добираясь до самой высокой ноты. Вместе они создают мелодию. Самую настоящую мелодию ночи. Успокаивающую, расслабляющую, умиротворяющую. В громкое кваканье вплетается шелест листвы, порывами ветра вплетаемый в песнь песней.
Где-то мяукнула, зашипела и коротко рявкнула кошка. Сразу всполошились, залаяли собаки, беспроводной телеграф сообщений подхватила одна — другая — третья и понесло, понесло в сторону. Вскоре слышно лишь отдельное ваф-ваф, хриплое и ленивое. Затем пропадает и это эхо. Словно тонет во всеохватной темноте.
И тут вспыхивает маленький желтый огонек. Лампочка во дворе. Черные листья винограда окружают ее словно лавровый венок голову мудреца. Решетка беседки сделанная из простой проволоки и узких, проржавленных труб слегка прогибается под тяжестью виноградной лозы. Она хорошо разрослась, полностью заплела решетку и превратила неприглядную конструкцию в зеленое волшебство. Крупные кисти, густо улепленные мелкими красно-черными ягодками, свисают с нее, мерцая под светом лампы подобно изысканным драгоценностям. Листья узорной вышивкой ложатся на небо, практически скрыв его. Дрожащие зеленые усики отбрасывают длинные таинственные тени. А в лягушачий хор вступают сверчки. Их смычки взрывают однотонную музыку, добавляя очаровательную нотку баловства и грусти. От реки снова тянет холодом, к запахам речного ила и сырости примешивается что-то еще, плохо уловимое и знакомое. В палисаднике с легким хлопком открываются бутоны лунника. Огромные плафоны лимонного цвета, прозрачные в призрачном, серебряном воздухе едва слышно шелестят. А плотно свернутые бутоны прямо на глазах разворачиваются, являя чудо из чудес — мохнатую, нежную сердцевинку.