Ника Ракитина - ГОНИТВА
– Тогда многие семьи погибли из-за нее. Имущество конфисковали…
– У Айзенвальда была прекрасная шпионская сеть. Впрочем, педантизм шеневальдцев вошел в пословицу. "Страже" нельзя было решать поспешно!
Тумаш осекся и посмотрел на хозяина. Тот держался спокойно.
– Простите, – сказал Занецкий, – очень старая история, но иногда еще болит.
– Женщина на медальоне связана… с моей семьей.
– У нас тоже немецкие корни, – вмешалась Франя живо. – Тумаш, я никогда не слышала про эту Северину. Расскажи.
– Да я уже рассказал все. Была попытка инсуррекции. Графиню сочли предательницей и расстреляли патриоты. Ей оказывал покровительство немецкий генерал Айзенвальд, тогдашний генерал-губернатор Вильни, если точно. А еще до этого была история с ее сестрой. Ульрику Маржецкую приревновал лейтвин, офицер, и не нашел ничего лучшего, как столкнуть под лед. Когда ее вытащили, она уже была безумна.
Франя не думая взяла пирожок с подноса, глотнула и закашлялась. Вытерла набежавшие слезы:
– Бедная… и… как?
– Она исчезла из города. Говорили, кто-то видел ее в Крейвенской пуще потом, гораздо позже. Она не помнила себя, считала ведьмой. Лечила…
– Раненых, – глухо подсказал Генрих. – Тогда был мятеж, чего скрывать.
– Тогда были другие люди, – возгласил Мись, опрокидывая в себя бокал.
Мись увел Занецкого знакомиться с дядей Адасем и его уникальным докладом. Айзенвальд задержался в полутьме, разбавленной слабым свечением над пюпитром. Свеча таинственно потрескивала. Клавиши цвета слоновой кости благородно мерцали, разбавленные агатовой чернотой полутонов – казалось, виржинель ухмыляется, как наполовину беззубая, но вельможная старуха. Опершись на крышку, отставной генерал вычерчивал в уме схему взаимоотношений лиц, захваченных его расследованием – она возникала так явственно, точно он уже нанес круги с именами на плотную бумагу и теперь обозначал связи жирными линиями цветной пастели. Кто-то выпадал пока, кто-то казался незначительным и ни с кем не связанным. С этими он разберется потом, на бумаге. И возможно, что связи проявятся позже. Просто, Генрих знал по опыту, трудно оперировать в голове более чем с девятью объектами одновременно.
У края воображаемого листа встали каллиграфически прописанные имена паненок Легнич. От Антоси шла яркая зеленая стрела любовных отношений к пойманному в красный круг Александру Андреевичу Ведричу. Этот успел много где наследить, потому закономерно занимал самую середину. Обратную стрелку Айзенвальд указывать не стал – он был вовсе не уверен во взаимности, скорей бы предположил, что Алесь Антониду использовал. Жирная коричневая линия связала Ведрича с поднятой им навкой. Под линией обозначилась дата: октябрь 1827. Надпись "Северина" разбрызгалась кляксами, от промокашки на бумаге остались серые пятна. Овладев собой, чуть ниже родного имени приписал Айзенвальд в воображении "мор, глад, смерть". И протянул штриховые черты к кружку "Лискна" и рисунку зеленых бус. Бывает так, что самые желанные видения посещают на краю могилы – так что слышал ли он голос панны Маржецкой, отгонявший волков, и ее ли видел в зеркале, отлеживаясь в странном доме, Генрих утверждать не рискнул. Такой же робкой оказалась черта к "Навлице", но это искупил узел уверенных синих линий от Ведрича (похоронен), Антоси (хоронила, волки), Морены (волки).
К гнилушечному ружанцу потянулась линия от "Морена" (понизу отмеченная теми же мором, трусом, гладом). Две голубоватые штрихованные черточки, обозначавшие неуверенность, повели от "Анти" к "Морене" и ожерелью. Конечно, панна Цванцигер узнала женщину на миниатюре, как свою незнакомку с моста. Но Антонида Легнич была очень похожа на Северину, Айзенвальд сам это сходство отметил, и не стоило исключать, что, бросая в воду камешки из ожерелья, забредшая в Краславку Антонида выражала ярость к неверному жениху. Ведь эти два года, считая его мертвым, она не кидалась в волколаки-повстанцы… Рядом с девицами Легнич возник траурный круг "Гивойтос", подписанный гонец? Генерал отметил, что мертвым Гивойтоса ни племянницы, ни слуги не видели и не хоронили. Гибель последнего подтверждало лишь устное свидетельство князя Александра Ведрича. Завещание же вступило в силу согласно воле завещателя по факту его шестимесячного отсутствия.
От Гивойтоса протянулись две родственные линии к паненкам Легнич, штрихованная черта к Северине и черная толстая полоса взаимной ненависти в центр – к князю Ведричу. Здесь же пока были одни вопросы. Как и насчет "мора, глада, труса", предсказанных комитетом "Стражи" и беглым крестолилейцем. В отличие от провинции, Вильня, видел отставной генерал, жила совершенно спокойно, несмотря на то, что свою навку Ведрич поднял (если поднял) три года назад. Возможно, заказанные Генрихом в разных ведомствах документы точнее ответят на это, он получит подробный расклад по странным смертям, безвестным исчезновениям и вообще любым случаям, которые можно определить, как загадочные, те, которые походя не спишешь на волков и инсургентов. Но большинства отчетов придется ждать не меньше месяца – и это в лучшем случае. Пока доедут посланцы, пока втолкуют местным властям, что это жизненная необходимость, а не очередная придурь столицы, пока вернутся. И что угодно может задержать их в пути. Айзенвальд вздохнул, стирая мысленный рисунок. Прикрыл глаза. Свеча громко затрещала, заставив вздрогнуть. Какой-то дерганый ты, генерал, подумал он.
Какое-то время Айзенвальд еще провел в салоне и собирался уже уходить, когда виржинель отозвалась звоном на размашистые шаги. Перед отставным военным стояла Франя – целеустремленная, взлохмаченная и покрасневшая, что было заметно даже в полутьме.
– Какое счастье! Вы еще здесь, – произнесла она отважно и перевела дыхание.
Генрих подвинул ей кресло.
– Нет! А то я струшу. Это не могла быть панна Маржецкая!
Айзенвальд отшатнулся, всхлипнули придавленные ладонью клавиши. А Франя стиснула кулачки у полной груди:
– Это был не призрак, понимаете?!…
– Вы так часто общаетесь с призраками? – переспросил Айзенвальд глухо. Больше всего на свете ему хотелось уйти, запереться у себя в кабинете и напиться там до свинячьего визга. Слишком, невероятно тяжелым был день.
– А если даже она, – вела свое Франя, – то она ведь… гораздо старше.
– Да, – губы Айзенвальда дернулись в кривой усмешке. – Ей было бы около сорока. Для вас старуха.
Франя, обогнув его, легко коснулась костяных клавиш – будто кошку погладила.
– Она… та девушка на мосту… была живая и очень несчастная. Я знаю!
– Это делает честь вашему нежному сердцу.
